Избранные письма. Том 2

Несколько лет назад я без колебаний сказал бы — Качалов. А теперь не смею. Такой бурной роли Василию Ивановичу играть не следует, т. е. тратить на нее все свое здоровье. А не бурною я ее себе не представляю. Антоний у меня, коли в угаре, {549} так уж во весь свои животный темперамент: и пьет из огромных сосудов, не пьянея, и поет, и пляшет, а коли в своем долге, то обольет голову ледяной водой — и трезв, и замечательнейший воин. Во всю жизненную силу испытывает он и военную мощь, и сумасшедшую влюбленность, и позор, и самоубийство.

Во всяком случае, если бы Качалов захотел ее играть, то не один. Значит, Ливанов. Охотно доверяю ему эту роль (даже гораздо охотнее, чем доверял Гамлета и Чацкого). А если «Антоний и Клеопатра» займет первое место, то, значит, Островский — не «Лес», а «Волки и овцы».

В минуты, когда я пишу эти строки, мне кажется, что основной репертуар предстоящих работ: «Антоний и Клеопатра», «Волки и овцы», «Грозный» Толстого (конечно, с самым настоящим исполнителем Грозного — Хмелевым) и одна или две из современных пьес.

На самое первое место стал бы «Грозный», но с ним столько авторской работы, и он не отнимет надолго других актеров — из «Волков» или «Антония», — так что толкотни не было бы.

Как, может быть, ты не забыл, я всегда держался такого правила:

1) без современных пьес театр рискует стать мертвенно-академическим;

2) но Художественный театр должен ставить такую современную пьесу, которая, при всех своих несовершенствах, проявляет бесспорный талант настоящей литературы;

3) если таковая пьеса нашлась, она занимает первую очередь, а классические («Гамлет», «Антоний и Клеопатра», «Волки и овцы» и т. п.) отступают на выжидательные позиции, уступая современной даже своих исполнителей.

Все вышеизложенное писалось до телеграммы Хмелева. Теперь я перечитал и ничего не меняю.

Дальше я собирался писать подробно о «Грозном»[1288]. Но узнал от Храпченко, что «Грозный» Толстого запрещен, и это повернуло мои планы от этой постановки решительно в сторону приема пьесы, подробной, длительной работы с автором, непрерывной связи (может быть, и в спорах) с руководителями {550} нашей политики и в стремлении добиться замечательного спектакля. Огромный талант Толстого может это. Ему всегда не хватает мудрости, вот, может быть, нам удастся помочь ему.

Я телеграфировал, что против «Укрощения». Ее только что сыграли и, говорят, успешно у Ал. Попова[1289]. И вовсе это уж не такая замечательная пьеса. И во всяком случае, для постановке Шекспира в МХАТ, чего так ждут, это мелко. Если бы еще после «Гамлета»…

Получив телеграмму Хмелева и приготовив ответ (4 телеграммы по 50 слов, здесь в одной больше не принимают), я пригласил наших стариков — Качалова, Книппер, Тарханова и Литовцеву и познакомил их со всем этим материалом.

Не спорили ни о чем. Конечно, ахнули на Аркашке — Прудкине. Но мало ли в моей практике таких случаев. Далеко не ходить — тебя не видели в Федоре, не видели и в Луке, настаивали на Артеме…

А Цезаря никто не хотел играть, ни Качалов, ни Леонидов, а Станиславский даже обиделся, когда я только заикнулся, но мы знаем, что Качалов прославился, а Константин Сергеевич после одной генеральной, у ворот, когда мы еще разговорились, грустно сказал: «Да, проморгал я роль!» А Воронов — Смердяков[1290]? Да вообще, припомнить — наберется много…

О режиссуре готовится особое послание. Ох!..

Обнимаю тебя и Аллу.

Вл. Немирович-Данченко

597. И. М. Москвину[1291]

22 июня 1942 г. Тбилиси

Телеграмма

Очень рекомендую поддержать в Совете мысль объединения всех участвующих и режиссуры вокруг двух пьес Островского для общего дружного искания стиля и галерей его образов на современной сцене[1292]. Надо побороть мелочные помехи, препятствия, подсказанные ленивой косностью. Сердечный привет.

Немирович-Данченко

{551} 598. Коллективу МХАТ[1293]

24 июля 1942 г. Тбилиси

24 июля 1942.

Тбилиси

Шлю сердечный привет всему театру в целом и каждому члену коллектива порознь. В невольном уединении я всеми помыслами и подготовительными работами был связан с вами. Я упорно, бескомпромиссно занимался вопросами, выдвинутыми современным положением нашего театра.

МХАТ подходит вплотную к тому тупику, в какой естественным, историческим путем попадает всякое художественное учреждение, когда его искусство окрепло и завоевало всеобщее признание, но когда оно уже не только не перемалывает свои недостатки, но еще укрепляет их, а кое-где даже обращает их в «священные традиции». И замыкается в себе и живет инерцией.

Мне, волнующемуся в театральной атмосфере более 60 лет, так хорошо знакома и так хорошо мною изучена эта картина оскудения театра. Хорошо еще, если откуда-то прилетит «Чайка» и даст здоровую затрещину.

Всем моим опытом, всей оставшейся во мне энергией я хочу отвести от МХАТа этот удар.