Избранные письма. Том 2

Я почти совсем остановился на «Карамазовых». Сложность работы меня не пугает. Я не могу еще найтись в следующем: Ивана некому играть, кроме Качалова. Совсем некому, И тогда невозможно будет составление текущего репертуара с «Гамлетом». И второе — кто Алеша? Думаю сделать опыт с Готовцевым. В первой же половине августа.

Вообще нам надо как можно скорее делать актеров из Болеславского и Готовцева, хотя бы для таких ролей, как любовник у Гамсуна, Иван Карамазов и т. п. Поэтому Левку непременно должен играть Болеславский, и Готовцеву надо дать большую роль, не трудную, не костюмную. Алеша может оказаться для него тем же, чем оказался Беляев для Болеславского.

Но кто — Иван Карамазов?

Толкает меня на «Карамазовых» еще то обстоятельство, что до разрешения Зосимы все равно мы не доживем[11], а постановку {16} романов на сцене могут легко перехватить: вон Кугель уже рекомендовал это в целой статье[12].

Гамсуна я распределяю не совсем так, как Вы.

Певицу должна прекрасно сыграть Германова, но эта роль по всем правам принадлежит Книппер. И на этой роли я еще мог бы поработать с ней, добиться чего-нибудь в «переживаниях», хотя это будет значить добиваться того, что у Германовой вышло бы само собой — в смысле эффектности и тонкости психологии. И все-таки эта роль принадлежит Книппер.

Не знаю, кто любовник? Вот этого-то актера и нет у нас. Болеславскому я рискнул бы дать.

Набоб — Леонидов. А Вишневский — музыкант (блестящая роль). А старик Гиле, муж, — конечно, Грибунин[13].

Сейчас получил письмо, что Гамсун прислал новый перевод, с Ганзеном порвал сношения, но переделывать пьесу не имеет времени, предоставляя мне купюры, какие я найду нужными…[14]

Наконец, Найденов. Он кончает пьесу. На днях я с ним буду видеться[15].

Андреев кончит пьесу в августе, но это будет трагедия. «Океан»?[16]

238. И. М. Москвину[17]

Конец июля 1910 г. Ялта

Дорогой мой Иван Михайлович!

Сейчас послал Вам телеграмму. Если бы была малейшая возможность, я бы не вызывал Вас. Но, по моему плану, 2 августа утром уже репетиция «Мизерере», а нельзя ее вести без Вас, потому что я даю Вам с Лужским 2, 3 и 4 августа, чтобы Вы показали мне хотя бы только две картины, если нельзя больше[18]. И потом мы должны окончательно решить распределение ролей и необходимые замены с таким расчетом, что если «Гамлет» задержится, то мы 30 сентября откроем сезон «Мизерере». Это может быть не только необходимо, но даже хорошо. Я перечел пьесу, очень много думал и кончил тем, что все {17} опасения насчет «общественного негодования» вышвырнул за окошко. Эти опасения — результат усталой мысли, трусливого отношения к жизни, поворота в сторону октябризма и т. д. Это только еще одна ступень в той отсталости от жизни и ее «боевых» нот, по которой мы идем в последнее время. С этим надо кончить решительно и очень энергично, а то мы «Месяцами в деревне» да «Мудрецами» окончательно уйдем от нашей дороги свободного и художественного театра, от той дороги, где были «Штокман», «На дне», «Мещане» и т. д.

Юшкевич нарисовал эпидемию самоубийства молодежи, которой «нечем жить». Это ужасное, страшное явление современности. Юшкевич отнесся к нему как поэт, а не моралист. А потом пусть общество ужасается, волнуется, ищет причин и лекарств этого явления. Если бояться этих явлений, то нельзя ставить и «Разбойников» Шиллера, потому что скажут: Художественный театр зовет молодежь к разбою. Да и «Грозу» нельзя ставить, потому что там оправдание самоубийства Катерины. Или все это можно ставить, но так, чтобы все видели, что это «нарочно», и не волновались.

Боязнь жизни появляется от усталости. Утомленный человек бежит от всего, что бьет по нервам. Такое переутомление переживают и столичная публика, и деятели Художественного театра, и поправевшая молодежь, и «слуги публики». Но есть в обществе живые, бодрые, боевые силы, не боящиеся смотреть в глаза ужасу. И руководители театра, претендующего на передовую роль, не имеют права накладывать на его задачи печать своего утомления.

Я получил письмо от Константина Сергеевича с опасениями насчет «Мизерере». Его писал человек вконец переутомленный. Как же можно доверяться в идейном направлении репертуара такому утомленному духу?!

А можно ли доверяться Алексею Александровичу[19] — такому убежденному октябристу?

А могу ли я слушать Вишневского, такого убежденного «слугу успеха»?

Разве Вы не чувствуете, до чего мы отстали от тех, кто идет впереди? От тех, кто, в сущности, и создал нам нашу славу?

{18} Я боюсь, что останусь одинок в своей смелости. Конечно, нас будут много ругать, Яблоновский будет писать истерические статьи, люди с усыпленной совестью будут вопить, что их тревожат. Но это надо встретить мужественно. Иначе, когда — очень скоро — наступят боевые дни, мы будем бежать на запятках.

Вот с какими мыслями я подхожу к «Мизерере». И надеюсь увлечь этим нашу молодежь.