Избранные письма. Том 2

20. На суде: «внезапная катастрофа». (Показание Ивана и вспышка Катерины Ивановны).

21. Эпилог — «В больнице». (Митя, Алеша, Грушенька и Катерина Ивановна).

У нас сейчас заделано уже 15 картин, некоторые почти готовы.

Итак, видите, что все зависит от того, как сыграют, весь интерес не на фабуле и не на обстановке, а на образах. Удадутся яркие, темпераментные образы — будет большой успех. Не удадутся — будет почтенная скука.

Чтец будет Званцев. Ему не много надо читать, но надо очень тонко, в тоне вступать. Чтец иногда вступает даже среди действия. Кажется, это выйдет эффектно.

Хочет быть чтецом Вишневский, но это невозможно. Он слишком плоть от плоти публики первого абонемента. А Званцева я просил не брить бороду, которая ему идет. И его-то голос дубоват для чтеца… А Москвина (хотя бы на второй вечер, где он свободен) жаль занимать на целый вечер.

Теперь ищу время заладить Гамсуна. Марджанов начнет черновые репетиции. А как только пройдут «Карамазовы», будем репетировать параллельно Гамсуна и Юшкевича.

Последней постановкой предполагаю Тургенева. Конечно, нельзя теперь загадывать вперед. Но — пошлет бог милосердный — вы еще успеете к посту, т. е. к марту, приготовить с Константином Сергеевичем «Провинциалку», а «Нахлебника» и «Где тонко» приготовлю я с Москвиным, под руководством К. С.

Вот я Вам рассказал все. Прочитаете на досуге от нечего делать. И помните, что все труды театра идут под светом надежды, что, выздоровев, Конст. Серг. поверит в театр и вдвое полюбит его.

Целую Вашу ручку.

Вл. Немирович-Данченко

{32} 248. М. П. Лилиной[46]

9 сентября 1910 г. Москва

9 сент.

Дорогая Марья Петровна! В добавление к моему письму сообщаю еще, что Константину Сергеевичу, когда Вы будете ему читать, может, вероятно, доставить некоторое успокоение.

Мне кажется, что то, как я занимаюсь «Карамазовыми», очень приблизит актеров к теории Константина Сергеевича[47]. Чтоб не быть голословным, скажу, что даже Василий Васильевич (Вы понимаете это «даже»?), видя, как я прохожу роли с другими, попросил у меня разъяснения, и мы с ним, как могли и как я могу, распланировали роль, все время считаясь с новыми приемами К. С.[48]

Все сцены и роли сначала делятся на куски, на хотения, потом переводятся на чувства, и отыскиваются круги. Заучиваются сначала куски («скобки»), а потом уже слова. И т. д.[49]

Я думаю, что после этой работы у очень многих сразу приемы придвинутся к К. С.

Лично я делаю это очень искренно и убежденно. И так как я, вероятно, не все усвоил и многого еще не принимаю, хотя и понимаю, то, конечно, не веду репетиций так точно, как вел бы К. С., но думаю, что я близок и приношу кое-чего своего.

Я Вам пишу это письмо именно после разговора с Лужским, начатого по его собственной инициативе, — как бы ощущая некоторую заметную победу…

Двадцать одна картина «Карамазовых» оказывается сложнее, чем я ожидал. Каждая заключает в себе бездну психологии и очень сложных чувств. Отыскивать «ближайшие» чувства (хотения) очень трудно. Но изо дня в день это становится все легче. И так как внешней сложности в картинах нет, для срепетовки времени надо не много, то все внимание и поглощается такой работой. К сожалению, довести исполнение до виртуозной простоты, конечно, не удается. Слишком мною картин и ролей. Но надеюсь, что и то, что будет сделано, будет идти по той дороге, какая наметилась «Месяцем в деревне»[50].

Буду еще писать. Целую ваши ручки.

Вл. Немирович-Данченко

{33} 249. Л. Н. Андрееву[51]

Сентябрь (между 16 и 24) 1910 г.

Дорогой Леонид Николаевич!

Счастливый Вы, что можете писать такие письма. Я никогда не завидую, ни таланту, ни богатству, ни даже красоте, — это от бога. А вот что от самого человека, что, стало быть, и я мог бы в себе найти или выработать, — тому я завидую.

Какое-то славное добродушие — или, вернее, широкодушие и покой, из него вытекающий…

Очень хорошо это — «Поссориться бы нам, что ли, как следует»…[52]

Ну, к делу.

Первое, ближайшее недоразумение. Вы пишете, что я отказываюсь от пьесы, даже не читая ее! Да что Вы, господь с Вами?!!! хотите еще восклицательных знаков?

Да какое же право Вы имеете не прислать пьесу?!!!.

Вы мне писали приблизительно так: приступаю к работе — что мне писать? — повесть или «Океан»? Это стоит в зависимости от того, может ли «Океан» быть поставлен в этом сезоне? (Последние три слова дважды подчеркнуты).

Я ответил, что в этот сезон «Океан» не может попасть.

Чтоб ответить на этот вопрос, мне не надо и читать пьесу, потому что сезон весь залажен, и я уже не могу отбросить ни одной пьесы ни ради какой другой, даже Вашей. Даже если Вы скажете — «Ну, тогда я не дам Вам пьесу совсем». Я не могу выбросить ни Юшкевича, дожидающегося своей постановки второй год, ни Гамсуна, из-за которого другие театры ждут.