Избранные произведения

Дверь избушки была приоткрыта, и я долго стоял, любуясь прелестным зрелищем. Комнату освещал огонь, полыхающий в очаге. Перед огнем сидела Бенедикта и расчесывала свои длинные золотистые волосы. В прошлый раз, когда я смотрел на нее снаружи, она была печальна; теперь же лицо ее светилось от счастья, я даже не представлял себе, что она может так сиять. Не разжимая губ, изогнутых в чувственной усмешке, она тихо и нежно напевала мотив одной из здешних любовных песен. Ах, как она была прекрасна, небесная невеста! И все же ее ангельский голос вызвал у меня гнев, и я крикнул ей через порог:

— Что это ты делаешь, Бенедикта, в столь поздний ночной час? Поешь, словно в ожидании милого, и убираешь волосы, будто собралась на танцы. Всего три дня назад, я, твой брат и единственный друг, оставил тебя в тоске и горе. А сейчас ты весела как новобрачная.

Бенедикта вскочила, обрадованная моим приходом, и бросилась ко мне, чтобы поцеловать мне руку. Но едва только взглянув на мое лицо, она вскрикнула и отшатнулась в ужасе, как будто это был не я, а сам дьявол из преисподней.

Однако я к ней приблизился и спросил:

— Так почему же ты причесываешься, когда уже ночь на дворе? Почему тебе так весело? Неужто этих трех дней тебе хватило, чтобы пасть? Ты стала любовницей Рохуса?

Она стояла неподвижно и смотрела на меня с ужасом.

— Где ты был? — спросила она. — И зачем пришел? Ты болен. Сядь, господин мой, прошу тебя, посиди и отдохни. Ты бледен, ты дрожишь от холода. Я приготовлю тебе горячее питье, и тебе станет лучше.

Но встретив мой грозный взор, она замолчала.

— Я пришел не ради отдыха и твоей заботы, — произнес я. — А ради повеления Господня. Отвечай, почему ты пела?

Она подняла на меня глаза, полные младенческой невинности, и ответила:

— Потому что забыла на минутку о твоем предстоящем отъезде и была счастлива.

— Счастлива?

— Да. Он приходил сюда.

— Кто? Рохус?

Она кивнула.

— Он был так добр, — проговорила она. — Он попросит у отца позволения привести меня к нему, и может быть, зальцмейстер возьмет меня в свой большой дом и уговорит его преподобие настоятеля снять с меня проклятье. Ну разве не прекрасно будет? Но тогда, — она вдруг снова сникла и потупила глаза, — ты, наверно, забудешь меня. Ты ведь заботишься обо мне, потому что я бедная и у меня никого нет.

— Что? Он уговорит отца принять тебя в их дом? Взять под свою опеку тебя, дочь палача! Неразумный юнец, он выступает против Бога и Божьих служителей и надеется повлиять на Божью Церковь! Все это ложь, ложь, ложь! О, Бенедикта, заблудшая, обманутая Бенедикта! Я вижу по твоим улыбкам и слезам, что ты поверила лживым посулам этого презренного негодяя.

— Да, — ответила она и склонила голову, точно произносила символ веры перед церковным алтарем. — Я верю.

— Так на колени, несчастная! — воскликнул я. — И благодари Бога, что Он послал тебе одного из избранных Своих, чтобы душа твоя не погибла ныне и навечно!

Объятая страхом, она затрепетала.

— Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты молилась об отпущении своих грехов.

Меня вдруг пронзила восторженная мысль.

— Я — священнослужитель! — воскликнул я. — Миропомазанный и посвященный в сан Самим Богом, и во имя Отца и Сына и Святого Духа я прощаю тебе твой единственный грех — твою любовь и даю тебе отпущение без покаяния. Я снимаю с твоей души пятно греха, а ты заплатишь за это своей кровью и жизнью.

С этими словами я схватил ее и насильно заставил опуститься на колени. Но она хотела жить. Она плакала и рыдала. Обхватив мои ноги, она молила и заклинала меня Богом и Пресвятой Девой. Потом вдруг вскочила и попыталась бежать. Я поймал ее, но она вырвалась из моих рук и, подбежав к распахнутой двери, стала звать на помощь:

— Рохус! Рохус! Спаси меня, о спаси меня!

Я бросился за ней, вцепился ей в плечо и, полуобернув ее к себе, вонзил нож в ее грудь.

А потом крепко обнял и прижал к сердцу, чувствуя своим телом ее горячую кровь. Она открыла глаза, посмотрела на меня с укоризной, как будто жизнь, которую я отнял, была сладка и прекрасна. Затем тихо опустила веки. Глубоко, судорожно вздохнула. Наклонила голову к плечу и так умерла.

Я обернул прекрасное тело в белую простыню, оставив лицо открытым, и уложил ее на пол. Но кровь просочилась на полотно, и тогда я распустил ее длинные золотые волосы и прикрыл ими алые розы у нее на груди. Как невесте небесной я положил ей на голову венок эдельвейсов, которым она недавно украсила образ Пресвятой Девы, и мне вспомнились те эдельвейсы, что она когда-то бросила мне в келью, чтобы утешить меня в моем заточении.

Покончив с этим, я развел огонь в очаге, так что на запеленутое тело и прекрасное лицо упали багровые отсветы, словно лучи славы Господней. И зарделись золотые пряди на ее груди, как языки красного пламени.

Так я и оставил ее.

36