Избранные произведения

Я шел вниз крутыми тропами, но Господь направлял мои шаги, так что я не споткнулся и не упал в пропасть. На рассвете я добрался до монастыря, позвонил в колокол и подождал, когда мне откроют. Брат привратник, должно быть, принял меня за демона, он поднял такой крик, что сбежался весь монастырь. Но я прошел прямо в покои настоятеля и, стоя перед ним в окровавленной рясе, поведал ему, для какого дела избрал меня Господь, и объявил, что я теперь посвящен в духовный сан. И вот тогда-то меня схватили, заточили в башню, а затем судили и приговорили к смерти, как если бы я был убийцей. О, глупцы, бедные, безмозглые болваны!

И лишь один человек посетил меня нынче в темнице — это была Амула, смуглянка, она упала передо мной на колени, целовала мне руки и восхваляла меня как избранника Божия и Его орудие. Ей одной открылось, какое великое и славное дело я совершил.

Я просил Амулу отгонять стервятников от моего тела, ведь Бенедикта на Небе. И я скоро буду с нею. Хвала Богу! Осанна! Аминь.

(К старинному манускрипту добавлено несколько строчек другим почерком: "В пятнадцатый день месяца октября в год Господа нашего тысяча шестьсот восьмидесятый брат Амброзий был здесь повешен, и на следующий день тело его зарыто под виселицей неподалеку от девицы Бенедикты, им убитой. Сказанная Бенедикта, хоть и считалась дочерью палача, была на самом деле (как стало известно от молодого Рохуса) незаконной дочерью зальцмейстера и жены палача. Тот же источник достоверно свидетельствовал, что сия девица питала тайную запретную любовь к тому, кто ее убил, не ведая о ее страсти. Во всем прочем брат Амброзий был верным слугой Господа. Помолимся за душу его!")

Пастух Гаита

В сердце Гаиты юношеская наивность не была еще побеждена возрастом и жизненным опытом. Мысли его были чисты и приятны, ибо жил он просто и душа его была свободна от честолюбия. Он вставал вместе с солнцем и торопился к алтарю Хастура, пастушьего бога, который слышал его молитвы и был доволен. Исполнив благочестивый долг, Гаита отпирал ворота загона и беззаботно шел со своим стадом на пастбище, жуя овечий сыр и овсяную лепешку и по временам останавливаясь сорвать несколько ягод, прохладных от росы, или утолить жажду из ручейка, сбегавшего с холмов к реке, что, рассекая долину надвое, несла свои воды неведомо куда.

Весь долгий летний день, пока овцы щипали сочную траву, которая выросла для них волею богов, или лежали, подобрав под себя передние ноги и жуя жвачку, Гаита, прислонившись к стволу тенистого дерева или сидя на камушке, знай себе играл на тростниковой дудочке такие приятные мелодии, что порой краем глаза замечал мелких лесных божков, выбиравшихся из кустов послушать; а взглянешь на такого в упор — его и след простыл. Отсюда Гаита сделал важный вывод — ведь он должен был все-таки шевелить мозгами, чтобы не превратиться в овцу из своего же стада, — что счастье может прийти только нечаянно, а если его ищешь, то никогда не найдешь; ведь после благосклонности Хастура, который никогда никому не являлся, Гаита превыше всего ценил доброе внимание близких соседей — застенчивых бессмертных, населявших леса и воды. Вечером он пригонял стадо обратно, надежно запирал за ним ворота и забирался в свою пещеру подкрепиться и выспаться.

Так текла его жизнь, и все дни походили один на другой, если только Бог не гневался и не насылал на людей бурю. Тогда Гаита забивался в дальний угол пещеры, закрывал руками лицо и молился о том, чтобы он один пострадал за свои грехи, а остальной мир был пощажен и избавлен от уничтожения. Когда шли большие дожди и река выходила из берегов, заставляя его с перепуганным стадом забираться выше, он упрашивал небесные силы не карать жителей городов, которые, как он слышал, лежат на равнине за двумя голубыми холмами, замыкающими его родную долину.

— Ты милостив ко мне, о Хастур, — молился он, — ты дал мне горы, и они спасают меня и мое стадо от жестоких наводнений; но об остальном мире ты должен, уж не знаю как, позаботиться сам, или я перестану тебя чтить.

И Хастур, видя, что Гаита как сказал, так и сделает, щадил города и направлял потоки в море.

Так жил Гаита с тех пор, как себя помнил. Ему трудно было представить себе иное существование. Святой отшельник, который обитал в дальнем конце долины, в часе ходьбы от жилья Гаиты, и рассказывал ему о больших городах, где ни у кого — вот несчастные! — не было ни единой овцы, ничего не говорил пастуху о том давнем времени, когда Гаита, как он сам догадывался, был так же мал и беспомощен, как новорожденный ягненок.

Размышления о великих тайнах и об ужасном превращении, о переходе в мир безмолвия и распада, который, он чувствовал, ему предстоит, как и овцам его стада и всем прочим живым существам, кроме птиц, — эти размышления привели Гаиту к заключению, что доля его тяжела и горька.