Является мне в мыслях иногда,Аспазия, твой образ. Или, беглый,Он предо мной сверкает в месте людномВ чужом лице; или в полях пустынныхДнем ясным, а порой в безмолвье звездномОт сладостной гармонии родившись,В моей душе, еще к смятенью близкой,Проснется это гордое виденье.О, как любима, боги, та, что преждеБыла моей отрадой и моейЭринией. Мне стоит лишь вдохнутьПрибрежный аромат или цветовБлагоуханье на дорогах сельских,И снова вижу я тебя такою,Как в ясный день, когда ты в дом вошла,Дышавший свежестью цветов весенних.В одежде цвета полевой фиалкиИ ангельской сияя красотойТы предо мной предстала; ты лежалаСредь белизны мехов, окруженаДыханьем сладострастья; горячо,Прелестница искусная, малютокСвоих ты в губы целовала нежно,Их обнимала тонкою рукой,И приникали кроткие созданья,Не знающие о твоих уловках,К груди желанной. Чудилась иноюЗемля, и новым — небосвод, и свет —Божественным мне в мыслях. Так мне в грудь,Хоть я и защищал ее, послалаТвоя рука стрелу с живою силой.Стрелу, что я носил, стеная часто,Пока два раза обновилось солнце.Божественным мне показалась светомТвоя краса, о донна. Не одно лиВнушают нам волненье красота Имузыка, что тайну ЕлисейскихПолей нам открывают часто? Смертный —Раб, восхищенный дочерью души —Любовною мечтою, что вмещаетВ себя Олимп и всем — лицом, повадкой,Речами — женщину напоминает,Которую восторженный влюбленный(Как полагает он в смятенье) любит.И вот уж не мечту, а только эту,Земную, в упоении объятий,Он любит, преклоняется пред ней.Узнав же заблужденье и подмену,Он гневается; и винит в обманеНапрасно женщину. Небесный образНатуре женской редко лишь доступен;И, что за дар от красоты ееВлюбленный получает благородный,Ее головке не вместить. Напрасно,Увидев этих взглядов блеск, мужчинаНадеется, напрасно ожидаетЛюбви сильнейшей, чем его любовь,От женщины, что создана природойВо всем слабей мужчины. Потому чтоКоль члены у нее слабей и тоньше,То не сильнее и не глубже разум.И ты еще ни разу не моглаСебе представить то, что ты самаВнушала мне, Аспазия. Не знаешьБезмерности любви, ужасных мук,Порывов несказанных, тщетных грез,Тобой во мне зажженных. И вовекиНе поняла б ты это. Точно такНе знает музыкант, что он рукойИль голосом волшебным вызываетВо внемлющих ему. Та умерлаАспазия, которую любил я.Не стало той, которая однаждыЯвилась целью жизни всей. На мигЛишь оживает, если милый призракПередо мною предстает. Не толькоЕще красива ты, но столь красива,Что, кажется мне, превосходишь всех.Но жар угас, тобой рожденный, ибоЛюбил я не тебя, а Божество,Что ныне живо — иль погребено —В моей душе. Его я обожал;И так мне нравилась его краса,Что я, хоть понял с самого началаВсю суть твою, твои уловки, козни,Все ж, увидав его прекрасный светВ глазах твоих, шел за тобою жадно,Пока оно здесь жило — не обманут,Но, наслаждаясь глубочайшим сходством,В жестоком долгом рабстве пребывал.Теперь хвались умением своим.Рассказывай, что ты одна из всех,Пред кем я гордой головой поник,Кому я отдал добровольно сердцеНеукротимое. Скажи другим,Что первой ты была (но и последней,Надеюсь), для кого мои ресницыС мольбою поднимались и пред кемЯ, робкий и трепещущий (сейчасЯ от стыда горю), себя лишенный,Ловил покорно речь твою, желанья,Движенья, от надменности бледнелТвоей, светлел при милостивом знаке,От взгляда каждого в лице менялся.Но вот очарование пропало,И на землю ярмо мое свалилось;Вот почему я весел. Хоть и полонДосады я, но после рабства, послеВсех заблуждений я, спокойный, сталНа сторону рассудка и свободы.Ведь если жизнь без чувств и заблужденийНочь средь зимы беззвездная, то мнеЗа жребий человеческий довольноТой мести, утешения того,Что на траве лежу я, улыбаясь,В недвижности и праздности и глядяНа землю, и на море, и на небо.Перевод А. Ахматовой