Избранные произведения

Тут были не только крендели, кокурки, пироги, курник и пирожное всех родов, но были и сушеные вишни. и яблоки, и даже моченый горох, собственно для Ивана Павловича. До моченого гороха Иван Павлович был страстный охотник, ел его о всякую пору, особенно дорогой, и им-то Анна Алексеевна очень удачно затыкала мужу рот, когда он начинал ворчать слишком упорно и назойливо.

Игривый наведывался в это время почасту к соседям, и не раз уже вырывались у него такие странные выражения усердия и готовности быть чем-нибудь полезным при снаряжении их в дорогу, что походило на то, будто ему хотелось скорее их выпроводить. Казалось бы, они ему ничем не мешали тут - но, видно, он думал об этом иначе, или даже у него была тут какая-либо не прямая, а косвенная думка.

Наконец взошло то солнышко, которому суждено было до заката своего осветить поезд Гонобобеля из Подстойного в Кострому. Рыдван шестерней да троичная телега стояли у подъезда. Несметная дворня, разделенная на две густые толпы, стояла направо и налево от крыльца, острила над кучером и выносным, над девкой в дорожном уборе, в какой-то куцей куртке и барыниных башмаках и ожидала господ. В покоях послышались голоса: барыня простилась с кошками своими в девичьей и там отдала уже все приказания насчет корма и присмотра за ними; но барин прощался с собаками гласно, как на мирской сходке.

- Кирюшка! - кричал он, стоя на крыльце. - Да чтобы навар был дважды в неделю, слышишь, а по будням овсянка - слышишь? Я говорю, чтоб они праздник знали... ха-ха-ха! Слышите, что я говорю? - и народ, кланяясь угодливо, от души засмеялся.

- Это что? - спросил Иван Павлович, остановившись на втором приступке кареты.

- Дорожные припасы, мой друг, - отвечала примирительным голосом Анна Алексеевна.

- Это вон - ха-ха-ха! И вот это вон, и это вон, ха-ха-ха! Слышите, что я говорю? - И узлы с мешками летели из рыдвана в открытые двери. Дворня подхватывала мешки и мешочки на лету и по знаку Анны Алексеевны передавала все это втихомолку на запятки .и в телегу. Довольный этою победой, Иван Павлович весело уселся, сказав: - Ну, вот теперь милости просим, матушка Анна Алексеевна! Слышите, что я говорю, - а? Вот теперь милости просим - ха-ха-ха!

Поклоны и пожелания дворни посыпались громогласно; кучер свистнул, тряхнул вожжами, и карета покатилась. Телега была нагружена перинами, подушками, девками, овсом и бог весть чем, а потому большая часть узлов и мешков, вылетевших из кареты мановением руки Ивана Павловича, поступили на временное попечение того, кто сидел на запятках. Бедняк обнял во все руки и держал целый воз поклажи, так что ни он не видел свету, ни свет не видал его.

- Вот это у немцев считается миля, - сказал Иван Павлович, выглядывая из окна и вспоминая былое время походов. - Это семь верст.

- Ах ты, боже милостивый! - проговорила, словно проснувшись Анна Алексеевна и закрыла лицо ручками.

- Что там такое?

- Ох, уж не знаю, как и сказать, Иван Павлович! Надо же такому греху случиться...

- Да что же такое? Говори, я говорю.

- Да ларец с Любашиным бельем ведь позабыли, весь...

Гонобобель вспыхнул как ракета и рассыпался звездочками в упреках и нравоучениях. Сто раз повторил он, что уже не воротится и что Анна Алексеевна может теперь управляться как ей угодно. Проехав, однако же, еще версты две, он закричал: "Стой!" - велел отпрячь лошадь из-под телеги и послал за ларцом, приказав привозить его прямо на ночлег. Нравоучения все еще сыпались обильно, но, по явному истощению запаса, повторялись все одни и те же, и притом майор брюзжал даже с некоторыми расстановками, переводя дух с большою свободой. Тогда Анна Алексеевна, все не говоря ни слова, рассудила, что пора прибегнуть к моченому гороху: молча подставила она супругу своему мешочек; старик жадно запустил туда руку и, набивая рот горстями, ворчал уже так бессвязно и невнятно, что Анна Алексеевна вольна была принять это за молчание или даже за изъявление удовольствия.

Минуем теперь прочие события на пути четы нашей в Кострому, даже и то, что на первом привале, где стали закусывать, оказались в наличности одни только вилки, и притом полная дюжина, а ножей не было ни одного; оставим и то, что Гонобобель нашел в карете козла в мешке, как он уверял, и кричал, и хохотал я бесновался, и показывал всем людям, что барыня взяла с собою на дорогу козла в мешке, и заставлял вся* кого ощупывать рога, и велел его выкинуть вон, - и как. наконец, оказалось, что это был вовсе не козел с рогами, а кисеты с табаком и запасными трубками самого Ивана Павловича, - оставим, говорю, все то и пойдем вместе с родителями встречать и принимать из пансиона единственную дочь их, Любашу.