— Ну, спокойной ночи, мой милый Абрахам! Ты, по всей вероятности, устал, и поэтому я только лишь кратко тебе скажу: ты, наконец, вступил в жизнь, как взрослый человек, и я со всей откровенностью тебе замечу, что я весьма доволен тобой. Как сложится твоя дальнейшая жизнь — это, как справедливо заметил пробст Спарре, все в руках божьих. Однако дальнейшее течение жизни не в меньшей степени зависит и от тебя самого. Природа не обделила тебя способностями; по рождению ты занимаешь видное место в обществе; со временем ты получишь достаточно значительное, по местным масштабам, состояние, и кроме того, я, как отец твой, помогу тебе своими связями и влиянием на том пути, который ты себе изберешь. Таким образом, ты один из тех, кто может занять в нашем обществе видное, можно даже сказать, очень видное положение.
Но есть один пункт, которого я коснусь, надеюсь, в последний раз. Этот пункт внушает мне некоторые опасения. Я говорю о той печальной тенденции, которая проявилась в тебе года два тому назад. Ты сам знаешь, о чем я говорю. Так вот, благодаря богу та прежняя школьная история закончилась более благополучно, чем ожидалось. Тебе помогло, что ты сам тогда разобрался в своем заблуждении и сам, сколько я заметил, сделал все, чтобы исправиться. Однако позволь мне сегодня — в этот торжественный день — снова предостеречь тебя от того, что, быть может, еще сохранилось и таится в твоей крови.
Видишь ли, друг мой, в каждом обществе, даже в самом образцовом, имеются недовольные элементы — это обычно накипь, горсточка людей, состоящих наполовину из мечтателей, а наполовину из преступников — людей без совести, без истинной любви к отечеству, без бога в сердце! Повсюду на земле ты встретишь таких людей. Обычно они выдают себя, — и вот поэтому-то я и хочу тебя предостеречь, — за защитников угнетенных и произносят красивые слова, направленные против сильных мира сего.
Дорогой Абрахам! Именно такого сорта людей ты — и именно ты в первую очередь — должен более всего сторониться, ибо они — вредители общества и развратители народа. Они постоянно стремятся подорвать общественные устои. И вот я, твой отец, даю тебе честное слово, что за всем тем, что они болтают и делают, скрываются сознательная ложь и злоба, высокомерие и жажда власти! И если ты станешь слушаться такого рода людей — ты безвозвратно погибнешь. Так вот, выбирай, мой друг, с кем тебе идти — с твоим ли отцом или с твоей… или с другими.
В пылу своей речи профессор чуть-чуть не проговорился окончательно, но Абрахам, протянув ему обе руки, сказал:
— Я выбираю тебя, отец!
Абрахам сказал это серьезно и убежденно. Тревожное настроение, охватившее его утром, полностью прошло. Публичная похвала в церкви, званый вечер, устроенный в его честь, дружеское общение с почтенными людьми и, наконец, эта речь отца придали Абрахаму спокойствие и уверенность. Ему теперь казалось, что вся дальнейшая жизнь его будет заполнена блеском и почетом. И он уже видел себя среди первых и лучших людей.
Когда Абрахам ушел, отец не без удовольствия осмотрелся вокруг. В глазах своего сына он явно увидел любовь и то преклонение, которого он искал.
Радость охватила профессора Левдала. Наконец-то он добился победы: сын даст ему то, в чем отказала мать. Это смягчило ту мучительную боль, которую Левдал испытывал всякий раз, когда вспоминал о жене.
Абрахам поднялся вверх по лестнице в свою комнату. Золотая цепочка от часов так приятно звенела при каждом движении молодого человека. Он заранее предвкушал удовольствие увидеть свою новую, красивую комнату при вечернем освещении и завести свои часы.
Войдя в комнату, Абрахам зажег свечи и увидел на своем столе огромный букет красивых и редких цветов.
Абрахам, радуясь, схватил визитную карточку, которая торчала среди цветов. Но он тотчас же выронил ее из рук, словно обжегся. Он ужасно покраснел и отвернулся, словно охваченный стыдом.
На визитной карточке фру Готтвалл было написано мелким и неуверенным дамским почерком: «От маленького Мариуса».
Фортуна
Перевод Т. Г. Гнедич
Абрахам Левдал стал студентом.
Ему девятнадцать лет; он красив, здоров, весел, отлично одет, в кармане всегда достаточно денег. Жизнь открылась перед ним заманчивая и прекрасная, как первый бал.
В те времена студенческая жизнь была еще озарена последним светом прекрасной беспечной эпохи. Еще можно было говорить об «идеалах», и никто над этим не смеялся. Когда порою ректор, высоко закинув красивую светлую голову, чистым, ясным голосом произносил прекрасные слова, приводившие в трепет всю аудиторию, юношам казалось, что за их плечами растут могучие крылья, сердце сжимается и все тело становится таким легким словно вот-вот полетишь.
Абрахам Левдал тоже узнал это чувство растущих крыльев. Внезапный переход от серенькой обыденной школьной жизни, полной запретов и ограничений, к золотой свободе в новой незнакомой среде пьянил его, как вино.