Избранные произведения

– А, это вы! – услышал Криницкий досадливый возглас и узнал инженера Завойко.

Кожаного реглана на Завойко не было. Он выбежал из мастерской как был – в рабочем комбинезоне, перетянутом ремнем, с которого свисала большая кобура пистолета ТТ.

– Это вы! – повторил он раздраженно. – А где же они?

– Кто? – спросил Криницкий.

– К черту! – воскликнул Завойко, вне себя от досады. – Я принял вас за него и пошел за вами. Я видел их через дверь. Где же они? Куда он повел ее?

Он дрожал от раздражения и гнева и, кажется, ненавидел Криницкого за то, что не узнал его в темноте.

– Он был с ней, а потом, смотрю, идет один. Я увязался за вами, и дал ему уйти! А, черт! – чертыхнулся он снова. – Ну, нет, я его еще догоню!

Махнув на Криницкого рукой, он повернулся и побежал по дороге обратно. Пистолет в кобуре, раскачиваясь, бил его по бедру. Его широкая спина растворилась в темноте, но еще долго было слышно, как он бежит вдоль края леса и как стучат его сапоги.

Криницкий продолжал стоять. Ему было ясно, кого хотел догнать Завойко. Из мастерской через раскрытую дверь Завойко увидел Устиновича и Елену Андреевну. Он не совладал с ревностью, выскочил и побежал за ними. Криницкий вспоминал его дрожь и его бешенство и не знал, что делать. Особенно почему-то не выходил у него из головы пистолет, болтавшийся у Завойко на ремне. Конечно, на аэродроме всегда все ходят с оружием, но теперь мысль об этом пистолете тревожила его.

И Криницкий решился. Он двинулся обратно за Завойко. Сначала он шел неторопливо, но чем дальше, тем сильнее становилась его тревога и тем быстрее он шагал. Он не знал, чем может кончиться встреча Завойко с Устиновичем, он ожидал чего угодно, самого ужасного. Он уже бежал, бежал во весь дух, и ветки в темноте хлестали его по лицу.

И вдруг услышал впереди голоса.

Он мгновенно замер, вслушиваясь и вглядываясь.

Завойко и Устинович стояли за большим черным кустом, который огибала дорога, и он налетел бы на них, если бы не остановился.

Слов Завойко Криницкий не разобрал. Завойко свирепо и невнятно гудел, угрожающе наступая на Устиновича, взмахивая руками.

– Зря. И все ты зря, – сказал ему Устинович ласково и безнадежно.

– Ну нет, не зря! – закричал Завойко. – Я не слепой, я все вижу, я все знаю! Нет, не зря!

– Зря, – повторил Устинович.

– Зря? Почему зря?

– Потому что она меня не любит, – сказал Устинович. – Ни вот столько. И не полюбит никогда.

Завойко замолчал. Долго молчал. Потом спросил:

– Правда?

– Правда, – ответил Устинович.

Он положил руку на рукав Завойко, и так, в молчании, они долго стояли друг перед другом.

– А меня она ненавидит! – сказал Завойко, и голос его дрогнул от боли.

– Неверно, – возразил Устинович.

– Нет, верно! – воскликнул Завойко. – Ненавидит! Как она со мной разговаривает!

– Простить тебе не может. Уверяет себя, что не может простить.

– Да что прощать! – воскликнул Завойко в отчаянии.

– Что ты ее вывез, а его не нашел.

– Но ведь ты-то все знаешь!..

– Я знаю. Только мы с тобой вдвоем и знаем…

– Ты ведь ходил со мной в лес и видел, что он мертвый сидел в самолете!

– Все-таки я на твоем месте все бы ей рассказал, – проговорил Устинович. – Ну, первое время она больна были, не стоило ей рассказывать. Но уже больше года прошло…

– Она до сих пор надеется. Ты сам знаешь.

– Но ведь надо же ей когда-нибудь сказать! Хочешь, я ей скажу?

– Не смеешь! – крикнул Завойко. – Ты обещал, что не скажешь, пока я жив!.. Так не скажешь?

– Ну, раз ты не хочешь…

Криницкий понял, что встреча Завойко с Устиновичем окончится мирно и что беспокоиться нечего. Стараясь не шуметь, он повернулся и пошел прочь. Навстречу ему с запада подымалась темная туча, проглатывая звезды – одну за другой.

11

Ночью пошел дождь и лил, не переставая, весь следующий день.

Всю первую половину этого дня Криницкий сидел один в зарытой избе и писал очерк «Остающиеся на земле». О тех людях авиации, которые сами не летают, но без которых летчики не могли бы ни летать, ни сражаться. Об аэродромщиках, эксплуатационниках, мотористах, оружейниках, ремонтниках. О всех тех, про кого так часто забывают наши газеты, обычно прославляющие только непосредственных участников воздушных боев.

Он описал зарытую в земле прифронтовую деревушку, поход в лес за упавшим самолетом, нападение «мессершмиттов», маленькую ремонтную мастерскую, где из кучи перебитого хлама за несколько дней воссоздаются боевые машины. В вопросы техники он, разумеется, не углублялся, потому что не всякого читателя они интересовали, да и сам он был в них не силен. Он стремился показать, как люди относятся к своему делу. В очерке, естественно, нашлось место и для комсомольцев-зенитчиков, и для летчика, каждую ночь перелетающего через море на безоружном связном самолете, и для мечтателя-пропагандиста, пылко верящего в победу, в будущее и утверждающего, что мы живом, на заре человеческой истории.