Избранные произведения

Тогда показался красн, человеков паче,
Властительно блистая, как бог, не иначе:
В свет, очам ненасытный, оболчен был кра́сно.
Сладко было нань зрети! и в радость ужасно!
Тело всё его в крови, как от мук недавно,
Пробиты руки, ноги и бок зрим был явно;
Однако ж славы сие всё не отымало,
Но любовь божественну к смертным в нем казало:
Очи являли милость, лице же все радость,
Весь он был желание, весь приятна сладость.
Округ его стояли небесные силы,
Светлы лица имуще, илектровы ж крилы:
От славы неприступны себе закрывали,
«К Марии Христос приде» дивно воспевали.
Потом явилась скоро прекрасна девица;
Вскликнули силы: «Пришла небесна царица».
Оболченна вся в солнце, луна под ногами,
На главе корона царская с звездами;
Мужей, жен и дев много входило по чину.
Страшно нам грешным было рассуждать причину.
Все блещут в славе, чести и красе небесной.
Ум душевный то видел: слеп был зрак телесной.
Пламенновидны силы крест Христов казали,
Тернов венец и у́жа, чем Христа вязали,
Трость, копие и гвозди, страстей инструменты,
От чего трепетали света элементы.

В таком случае, что выше сего выговорить возможно? Но что и сладостнее и вымышленнее? Если б в сих стихах падение было стоп, возвышающихся и понижающихся по определенным расстояниям, то что сих Бусслаевых стихов могло б быть и глаже и плавнее? Подлинно, когда б достойнопочитаемый автор, писавший недавно в некоторой книжке о нашем стихотворении, а носился праведный или неправедный слух, что то господин аббат Гваско, мог видеть сие все, что я теперь не по слуху и чужому сказанию пишу о нашем стихосложении, но по достоверному и истинному знанию, то б без сомнения он, для своей чести, многое отменил в оной своей книжке и выдал бы второе издание исправнее и праведнее.

Приступая к описанию нового нашего стихосложения, ныне от всех стихотворцев у нас восприятого и многими достохвальными и достопамятными сочинениями введенного и подтвержденного, принужден объявить с некоторым поистине устыдением и внутренним отвращением, хотя и сущую правду, что я в нем самое первое и главнейшее участие имею. Да отпустит мне, покорно прошу каждого правосердного читателя, сие необиновенное объявление: не делается оно по самолюбному тщеславию, ни в предосуждение другим, изрядную свою долю после к тому приложившим, но по соединению изобретения с изобретшим сперва, для того что не можно упомянуть об одном, не упомянув о другом, и толь наипаче, что я так точно поступал и в описаниях древнего и среднего нашего стихосложения, как то всяк читатель мог видеть.

Но впрочем, кто как ни изволит о сем рассуждать, я токмо доношу самую истину, что по возвращении моем в отечество 1730 года, в сентябре месяце, начал я себя производить, по молодости и по французскому духу, в обществе некоторыми стишками, сочиненными по составу среднего оного стихосложения. Читаемы они были от некоторых не без довольных мне похвал, без сомнения не по правде, но с некоторым родом збойства и насмеяния приносимых. И как хвалы меня, буйно выспрь стремившегося в живом сложении, льстили, то, дабы получить их еще более, поревался я с бо́льшим напряжением к получению успеха в стихах. Но, по сочинении чего-нибудь, на какую пиесу ни посмотрю, вижу, что она не состоит стихами, выключая рифму, но точно странными некакими прозаическими строчками. Напоследок, выразумел сему быть от того, что в них не было никакого, по равным расстояниям измеренного, слогов количества. Смотритского количество, выше мною объявленное, ведомо мне было; но чувствовал я и то совершенно, что оно нам всеконечно не сродно.