62.
ПЗ 1823, с. 370 (ценз. разр. 30 ноября 1822), с подзаг. «Дума». Историческая основа думы — костромское предание об Иване Сусанине, введенное в литературу Афанасием Щекатовым в «Словаре географическом Российского государства» (М., 1807), и затем изложенное С. Глинкой в учебнике «Русская история в пользу воспитания», ч. 6, М., 1818, с. 11. Подвиг Ивана Сусанина нашел широкое отражение в литературе и искусстве (например, опера кн. А. А. Шаховского и К. А. Кавоса «Иван Сусанин» (1815), одноименная опера М. И. Глинки на либретто бар. Е. Ф. Розена (1836). Дума Рылеева оказала воздействие на оперу Глинки. Художественные достоинства думы были отмечены Пушкиным в письме к ее автору от мая 1825 г. Он исключил ее из общего числа неудачных, с его точки зрения, произведений и назвал «первою думой, по коей начал... подозревать» в Рылееве «истинный талант» (Пушкин, т. 13, с. 175). Интерпретация Рылеевым подвига Ивана Сусанина предвосхитила позднейшие оценки этого факта как в либеральной (Н. И. Костомаров), так и в революционно- демократической (Н. А. Добролюбов) и народнической литературе. Дума Рылеева была широко популярным произведением в прогрессивных кругах русского общества. Вспоминая о детских годах А. И. Ульянова, его сестра А. И. Ульянова-Елизарова пишет: «У нас было в обычае готовить отцу и матери какие-нибудь сюрпризы к именинам и праздникам. И вот я помню, что к одному из таких случаев Саша заучил по своему выбору «Ивана Сусанина» Рылеева и, мало любивший декламировать, читал с большой силой выражения слова жертвы того времени за благо отчизны, как он понимал тогда это». Далее, приведя строфы 16—17 думы, Аг И. Ульянова-Елизарова продолжает: «Не больше восьми лет было тогда Саше, — это было еще до поступления его в гимназию, и характерно, с какой недетской серьезностью читал он это далеко не детское стихотворение» (сб. «А. И. Ульянов и дело 1 марта 1887 г.», М.—Л., 1927, с. 39—40).* 68.
СО, 1822, № 47, с. 31, с подзаг. «Дума». Автограф ранней редакции — ПД. Черновой набросок строфы, вошедший в раннюю редакцию думы, формулирующий декабристское представление об идеальном гражданском поэте, был написан от первого лица. В ранней редакции строки, соответствующие строфам 8—12 окончательного текста, звучали гораздо острей, но затем они были изъяты из стихотворения не только в силу цензурных условий, а, как полагает Ю. Г. Оксман, и потому, что не соответствовали «всем подлинным социально-политическим установкам поэтики Державина» (см.: ПСС, с. 436). Представлено в Вольное общество 6 ноября 1822 г. (см.: «Ученая республика», с. 422). Первоначальное обращение Рылеева к образу Державина — в наброске «Вечернею порою...» (№ 149). Гнедич — см. примеч. 24.73.
Современниками поэма была принята хорошо (см. отклики в «Соревнователе просвещения и благотворения», 1825, № 4; «Северной пчеле», 1825, 14 марта; «Библиографических листках», 1825, № 13). Впрочем, были и решительно отрицательные мнения: «Все это копии с разных Бейроновых вещей, в стихах по новому покрою; всего чуднее для меня мысль представить подлеца и плута Мазепу каким-то новым Катоном» (П. А. Катенин. Письмо Н. А. Бахтину, 26 апреля 1825 г.). Пушкин, получив от Рылеева экземпляр поэмы, сделал на полях ряд замечаний. «Прибавлю одно, — писал он Рылееву во второй половине мая 1825 г., — везде, где я ничего не сказал, должно подразумевать похвалу, знаки восклицания, прекрасно и проч. Полагая, что хорошее писано тобою с умыслу, не счел я за нужное отмечать его для тебя». В письме П. А. Вяземскому и Л. С. Пушкину (25 мая — середина июня 1825 г.) Пушкин, сопоставляя «Войнаровского» с «Чернецом», говорил, что поэма Козлова, «конечно, полна чувства и умнее «Войнаровского», но в Рылееве есть более замашки или размашки в слоге. У него есть какой-то там палач с засученными рукавами, за которого я бы дорого дал» (имеется в виду строка: «Вот засучил он рукава» из второй части поэмы). О совпадениях с поэмами Байрона «Паризина», «Мазепа», «Гяур», «Корсар» см.: В. И. Маслов. Литературная деятельность К. Ф. Рылеева. Киев, 1912, с. 280—287.