Избранные произведения

нечего делать по фойе, рассматривая по стенам картинки и лица

встречных.

Коридоры и фойе наполнялись нарядной публикой, как

всегда бывает на премьерах.

Раиса Петровна, оправлявшая у зеркала волосы, часто с

улыбкой повертывала в его сторону голову и продолжительно

взглядывала на него. Останкин, державший ее сумочку в руках,

307

отвечал ей такой же улыбкой, но он заметил сзади на ее

горжетке большую плешину и это разбивало все его настроение.

Да и вся горжетка при свете электричества, а главное в

сравнении с мехами нарядных дам, выглядела довольно

потертой.

И ему было неловко оттого, что он держит в руках сумочку

этой плохо одетой дамы, как будто она близкий ему человек. А

она так празднично себя чувствует и так открыто перед всеми

смотрит на него, не зная того, как она выглядит сзади с этой

плешиной.

Мысль об этом и о том, что его что-то ожидает здесь, что

вот-вот, может быть, сейчас что-то произойдет, сделала то, что

ему начали против воли лезть в голову самые нелепые мысли,

которые он мысленно выговаривал про себя, и не мог с этим

бороться.

Раиса Петровна попросила его походить с ней по фойе. Она

шла оживленная, возбужденно-ласковая, но ее ласковость

производила обратное действие на Останкина, потому что ему

казалось, что идущие за его спиной люди смотрят на ее

плешину.

«Ай да пара – писатель без лица и дама с плешиной!..»

И чем больше Раиса Петровна проявляла по отношению к

нему ласковость и даже заботу близкого человека, тем он

становился угнетеннее, рассеянней, спотыкался на пятки

впереди идущих, а один раз издал горлом какой-то странный

звук, так что на него оглянулись.

Самое мучительное было то, что сзади них шли и смотрели,

как она с своей плешиной интимно нежно идет с ним под руку.

Вдоль стены фойе стояли диванчики. Если на них сесть, то

будешь спиной к стене и к публике лицом.

– Не хотите ли посидеть? – сказал Останкин.

– Нет, я так давно не была среди народа, что хочется

немножко потолкаться,– ответила Раиса Петровна.– Ну, да, так

мне хочется продолжить наш разговор... Почему же вы не

показываете своего лица? Что это – скромность?

Две ближайшие пары оглянулись на них. Останкин

поспешил повернуть...

Ему казалось, что ей было приятно, что другие слышат ее

голос, ее интересные замечания и оглядываются на них. Как

будто она говорит не только для него, а и для публики. И от

этого было неловко.

308

А, кроме того, тут всякий народ, может быть, кто-нибудь из

своих увидит его и скажет завтра в редакции: «Есть писатели,

которые делают вид, что они – живая часть пролетариата, а

какие знакомства они водят, спросите-ка их!..»

Поэтому как только кто-нибудь оглядывался на ее голос, так

Останкин сейчас же повертывал в обратную сторону. И так был

поглощен наблюдением над тем, кто оглядывается, что однажды

повернул два раза на протяжении одной сажени, точно они

танцевали кадриль.

Раиса Петровна удивленно оглянулась на него, а он

покраснел.

В первом антракте, проходя с Раисой Петровной по фойе

вдоль стен, он вдруг увидел какого-то военного с малиновыми

петличками, с длинной рыженькой бородкой, который

внимательно смотрел на него, как показалось Останкину.

Пройдя несколько шагов, он оглянулся, чтобы проверить

себя: военный совершенно определенно провожал его

внимательным взглядом. У Останкина загорелись уши. И

сколько он ни делал беззаботный вид человека, у которого

совесть чиста, и его не запугаешь внимательным

выслеживающим взглядом,– чувство страха, связанности,

неловкости и тоскливого ожидания охватывало его все больше и

больше.

Сейчас кто-нибудь смотрит на него и, наверное, думает: «Что

же у этого субъекта уши-то так покраснели?..»

Перед концом второго действия он сказал Раисе Петровне:

– Не будем сейчас ходить, посидим лучше, а то я устал.

Они остались в партере.

Останкин стал украдкой оглядываться и вдруг увидел, что

военный стоит в дверях партера и кого-то ищет глазами. Он

поскорее повернулся лицом к сцене и почувствовал неприятное

ощущение в спине, как будто по ней проводили гвоздем.

Смертная тоска охватила его. Он старался собрать все усилие

воли, чтобы не поддаваться страху. В конце концов, что они

могут сделать с его свободной душой. Он может уйти куда-

нибудь в глухие места и жить там содержанием своей личности.

Чувствуя, что он никуда не может деться от своих мыслей,

отвечает своей соседке невпопад, так что она уже начала на него

тревожно коситься, он пошел покурить.

И вот тут-то, в табачном дыму, он увидел опять этого

военного. Военный смотрел на него. Отступать было поздно.

309

Он стал закуривать, но в рассеянности, возросшей до

крайних пределов, взял папиросу обратным концом в рот.

– Прошу извинения...– услышал он вдруг,– ваша фамилия не

Останкин?