Избранные произведения

Раздражение еще больше увеличивалось оттого, что

неудобно было, оставивши гостя одного, препираться за

перегородкой. Да он еще все слышит небось.

А потом Василию пришла мысль, которая обыкновенно

приходила в этих случаях: он подумал о том, что жена хоть и

кричит и скандалы устраивает, но ведь жить-то ему с ней. Петр

этот пришел и ушел. А она навсегда с ним останется. И если он,

359

в самом деле, из-за чужого человека будет скандал устраивать,

тогда нужно бросить все к черту. Она вот кричит, а кто на себе

все хозяйство держит? Или когда он захворает,

кто от него все ночи не отходит? С приятелем хорошо

поговорить о звездах, вознестись фантазией, а ведь он тебе

клистиров ставить не будет.

И Василий, пересиливая в себе с трудом неутихшее

раздражение, сел на кровать боком и погладил жену по плечу.

Она мотнула плечом, как бы говоря, чтобы он отстал.

У Василия опять шевельнулась обида. Он подумал: «А, черт,

к тебе первый подошел, а ты куражишься, вот двину по шее как

следует и уйду». Но он пересилил себя, подумав о том, что тогда

эта музыка пойдет надолго и нужно взять на себя терпение и

еще попробовать хоть насильно заставить себя быть ласковым.

Он еще погладил ее по плечу. Жена уже не стряхнула руки.

Потом долго лежала неподвижно. И вдруг, схватив его руку,

стала, закусив от напряжения губы, колотить его руку кулаком.

Видно было, что у нее отлегло от сердца, и ей только было все

еще досадно и хотелось выместить эту досаду, причинив мужу

хоть какую-нибудь боль.

– Ну, ну, дуреха, вишь какая злобная. Ну, бей, бей; силы-то у

тебя немного. Вот ежели бы я тебя смазал, это было бы дело.

– Да, уж ты...

Она уже сидела на постели и сквозь слезы, улыбнувшись,

посмотрела на мужа, гордая его силой и своей слабостью.

– Ну, вставай, пойдем, а то неловко, что ж человек один

сидит. Мы устроим, там видно будет.

И он с облегчением вышел из спальни.

– Вот уж женское сословие,– сказал он, обращаясь с

неловкой связанной улыбкой к Петру,– проехала, уморилась и

расстроилась. Эти бабы чисто малые ребята: покричишь на них,

успокоятся. Через две недели, говоришь, ученье-то начинается?

– спросил он Петра.

– Да... Да мне раньше надо,– сказал Петр. Он сидел на стуле

у окна и смотрел на улицу, где моросил мелкий осенний дождь,

на грязную растоптанную дорогу улицы и на мокрые голые

ракиты с опавшими на грязь листьями.

– Ну, давайте обедать, что ли! – крикнул Василий развязно

веселым тоном, каким обыкновенно кричат хозяева после

взаимной ссоры и состоявшегося примирения, когда в доме есть

посторонний человек. И этим развязным и деланно веселым

360

тоном хотят показать друг другу и гостю, что все хорошо, сейчас

пообедают, а потом можно и на боковую, благо делать все равно

нечего по такой погоде.

IV

– Я сегодня пойду,– сказал Петр Василию после обеда.

Первая мысль, какая мелькнула у Василия при этом, была та,

что дело улаживается неожиданно хорошо, если Петр уйдет. Но,

чтобы не дать почувствовать это своему другу, он сейчас же

закричал на него:

– Это еще что выдумал! Куда ты пойдешь? И думать не смей!

Я так тебе рад, ты так меня разворошил, словно живой водой

сбрызнул.

Он это говорил повышенно искренно, потому что раз Петр

заговорил сейчас об отъезде, значит, он вообще недолго

задержится. И при мысли об этом у Василия явилось искреннее

желание быть ласковым и даже нежным с своим другом.

– Что тебе это в голову взбрело? – сказал он.

– Да, ну, что, у тебя тут гости будут, я для них человек

посторонний... Говорить я не умею. И тебя связывать буду.

– Ерунда!.. Кто тебя заставляет говорить. А надоест, пойди в

летнюю половину, тебе никто мешать там не будет,– сказал

Василий.

К вечеру стали съезжаться гости – во френчах, в двубортных

пиджаках и сапогах, с остриженными или по-стариковски

намасленными волосами.

Василий уже не представлял Петра как студента первого Эм

Ге У, как ему сначала понравилось было выговаривать. Он

просто говорил:

– Мой знакомый, Петр Корноухов.

И уже не задерживался на нем, не рассказывал про него, что

он будущая звезда, светило науки.

А тут, как нарочно, в глаза лезли грязные худые башмаки

Петра среди начищенных сапог и штиблет гостей.

И поднималась против него глухая, мутная досада.

«Что он, в самом деле, не мог их почистить как-нибудь или

тряпкой обтереть»,– думал с досадой Василий и никак не мог

оторвать глаз от грязных башмаков. Ему казалось, что все их

видят и думают, что это его родня.

361

И он замечал, что когда он знакомил Петра с новыми

гостями, то жена, весело и преувеличенно оживленно, как

полагается хозяйке, смеявшаяся на своем конце стола, как-то

вдруг напряженно замолкала, как будто боялась, что Василий

скажет:

«Студент первого Эм Ге У».

Пока еще не начинался ужин, гости несколько связанно

сидели или, когда кто-нибудь заговаривал о чем-нибудь,