Избранные произведения

образованный, много видел на своем веку, много знаю, а я

чувствую, что вы не верите мне. У вас даже не зародилось ни на

минуту сомнения в правильности своей жизни...

– Сядь, сядь сюда на камешек,– сказал Авенир.

– Спасибо, я не хочу сидеть. Ты знаешь, я – профессор

старейшего в России университета,– приехав сюда, чувствую,

что у тетки Варвары гораздо больше авторитета, чем у меня. Ты

ни разу, положительно ни разу, ни в чем со мной не согласился.

А подрядчика, который и грамоты, наверное, не знает, ты вчера

слушал со вниманием, которому бы я позавидовал.

– Жулик, мерзавец, каких мало,– сказал Авенир.– Он сорок

тысяч тут на одной постройке награбил. Его давно в тюрьму

пора.

– Ну, вот, а у тебя к нему доля какого-то уважения есть.

49

– Ну, что ты, какое может быть уважение,– сказал Авенир.

Потом, помолчав и покачав головой, прибавил:

– А все-таки умница! Это уж не какая-нибудь учеба, а

природное, настоящее. Нет, ты напрасно, Андрей, думаешь, что

я тебя не слушаю, не ценю, я брат...– Он встал и крепко пожал

руку брату.

– Ты знаешь,– продолжал Андрей Христофорович,– когда

оглянешься кругом и видишь, как вы тут от животов катаетесь, а

мужики сплошь неграмотны, дики и тоже, наверное, еще хуже

вашего катаются, каждый год горят и живут в грязи, когда

посмотришь на все это, то чувствуешь, что каждый уголок

нашей бесконечной земли кричит об одном: о коренной ломке, о

свете, о дисциплине, о культуре.

Авенир кивал головой на каждое слово, но при последнем

поморщился.

– Что она тебе далась, право...

– Кто она?

– Да вот культура эта.

– А что же нам нужно?

– Душа – вот что.

VIII

Уже давно прошел тот срок, который профессор назначил

себе для отъезда. Каждый день он просил отвезти его на

станцию, и каждый день отъезд почему-нибудь откладывался.

То лошадей не было. То Авенир забыл сказать с вечера

малому, чтобы он утром пригнал лошадь из табуна. И в

последнем случае Авенир хватался за макушку и восклицал:

– Ах, братец ты мой! Как же это я забыл.

Несмотря на живость характера, он так же все забывал, как и

Николай.

И все у них было так же, как у Николая Так же, как и там,

говорили не своими словами, а пословицами и поговорками.

Были те же приметы, те же средства от болезней. Там ими

пользовала всех Липа, а здесь тетка Варвара.

– Да что вы часто бываете друг у друга, что ли? – спросил

один раз профессор, думая в этом найти причину такого

сходства.

– Пять лет друг друга не видели. Когда Катиного дедушку

хоронили, с тех самых пор,– сказал Авенир,– а что?

50

– Так, пришло в голову. И, пожалуйста, дай мне завтра

лошадей.

– Все-таки завтра?

– Что значит «все-таки», когда я у тебя каждый день прошу.

– Не выйдет завтра,– сказал Авенир.

– Отчего?

– Тарантас сломан.

И еще раз убеждался Андрей Христофорович, что эти люди

совершенно не могли жить в каких-либо определенных сроках.

Все определенное, заключенное в какие-нибудь рамки, не

укладывалось в их натуре. Если Андрей Христофорович

говорил, что ему нужно ехать к 15 числу, Авенир возражал на

это:

– Не все ли равно тебе к шестнадцатому? Эка важность –

один день.

Накануне отъезда, когда все сидели за ужином и ели квас и

таранку, кто-то стукнул в окно. Авенир вышел в сени и через

минуту вернулся с письмом.

– От Николая,– сказал он.

Распечатали конверт. Там было короткое извещение: Липа

умерла. Отчего – неизвестно. Пришла с пасеки, съела две

тарелки окрошки, а к вечеру и померла.

Все удивились. Катя перекрестилась и долго утирала слезы.

И все вспоминали, какая была хорошая старушка – Липа.

– Теперь без нее плохо будет Николаю,– сказал Авенир,–

заболеет кто – лучше ее никто не знал, как помочь.

– И отчего умерла,– сказала Катя,– хоть бы болезнь какая

была...

– Ну, да смерть окладное дело, все туда пойдем. А жаль,

заговоров одних сколько знала.

А потом заговорили о другом и через полчаса уже забыли

про Липу.

– Ну, вот хорошо, что побывал у нас, освежился, по крайней

мере,– говорил Авенир брату, когда наконец у крыльца стоял

добытый у кого-то вместо сломанного тарантаса рыдван, обитый

внутри полосатым ситцем.

– Ты пиши, кто в театрах будет играть в следующем сезоне.

Я, брат, всем интересуюсь. Так как бишь? – Ермолова –

драматическая, Садовская – трагическая.

– Комическая.

– Да, комическая. Помню, помню, ты сказал: комическая.

51

– А Рыбаков, значит, Чацкого.

– Да какого Чацкого! Рыбаков – старик!

– Тьфу, старик! Ну, конечно, старик. Я это запишу. Пиши о

событиях. До нас немцы, положим, не дойдут. Кланяйся, брат,

Москве, скажи ей, что за нею стоит сила. Вот она! – И он с

размаху ударил по плечу Петра, который даже не пошатнулся.–

Уж она себя покажет в случае чего. А, Петух?

Петр повернул свою огромную на толстой шее голову и

вдруг, не удержавшись, усмехнулся так, что профессору стало