Избранные произведения

оглашенные, ровно никогда ребят в руках не держали.

– Что ж ему, деньги заплатил, он уж и думает. .

Открылась касса. Народ плотной толпой, всколыхнувшись,

подвинулся вперед. Пробежала какая-то торговка с жестянкой,

посовалась у кассы и пошла искать конец очереди. К ней

подбежала кривая баба с трехгодовалым ребенком. Торговка

прикинула его на руках и отказалась было, но потом, махнув

рукой, завернула мальчишку в шаль с головой и пошла наперед.

– Сбыла своего? – сочувственно спросила старушка в платке

у кривой.

– Только и берут, когда ни у кого ребят не останется,– сказала

с сердцем кривая баба.– В базарные дни еще ничего, а в будни

не дай бог.

– Тяжел очень. С ним час простоишь, все руки отсохнут.

– Матушки, где же мои ребята?! – крикнула молодка,

владелица двух младенцев.

– Теперь гляди в оба. Намедни так одну погладили.

– Вот он, я тут стою! – крикнул штукатур, приподнявшись на

цыпочках из толпы.

72

– А другой там?

– Оба целы. Мы сами семейные.

– Старайся, старайся, бабы,– на Красную армию! – крикнул

какой-то красноармеец, посмотрев на бесконечную очередь баб

с младенцами.

– Да, бабы взялись за ум.

Штукатур, получив билет, пришел сдавать ребенка.

– А чтоб тебя черти взяли!.. Весь пиджак отделал.

– Оботрешься, не велика беда.

– Тут и большой-то, покуда дождется, того гляди... что ж с

младенца спрашивать.

– Чей малый? – кричала какая-то женщина, тревожно бегая с

ребенком на руках.– Провалилась, окаянная!

К кривой бабе подбежала торговка и, с сердцем сунув ей

малого, сказала:

– Лешего какого взяла, не выдают с таким. Только очередь

из-за тебя потеряла.

Старичок в валенках посмотрел на нее и сказал:

– Ты бы еще свекора на руки взяла да с ним пришла.

73

Смерть Тихона

Исстари уж в народе было замечено, что при всякой большой

перемене жизни старики один за другим начинают убираться на

покой.

Старичок Тихон, несмотря на болезнь, ни разу среди дня не

ложился и все ходил. Он только был какой-то странный, все

осматривался вокруг себя, когда сидел в избе один на лавке,

точно он попал в малознакомое место.

Когда его хотели свезти в больницу, он сначала посмотрел на

свою старуху Аксинью, как бы плохо понимая, потом вдруг

понял и молча показал рукой на лавку – под святые.

Старушка Аксинья заплакала, хотела его обнять, но сползла

и села на пол около его ног, уткнувшись ему в колени.

Большая белая рука Тихона лежала у нее на плече, а сам он

смотрел вдаль, как он всегда смотрел, и губы его что-то

шептали. Можно было только разобрать, что он говорил:

– Ничего... пора... призывает...

А потом, как бы спохватившись, торопливо встал и,

пробираясь по стенке на своих тонких дрожащих ногах, пошел к

сундуку.

– Да что тебе надо-то? Куда ты? – говорила Аксинья, идя за

ним и вытирая фартуком глаза.

Тихон сказал, что приготовиться надо, и стал было

слабеющими руками сам открывать сундук.

– Да ну, пусти, где тебе!..– ворчливо, полусердито сказала

Аксинья, как она всегда полуворчливо говорила ему за долгие

годы совместной жизни. Она наскоро утерла остатки слез, и

лицо ее, вдруг потеряв всякие следы горя, стало хозяйственно-

озабоченное.

– Рубаху-то какую наденешь? – спрашивала она, держась

рукой за открытую крышку сундука и глядя на мужа.

– Вот ету, подлинше...– сказал слабо Тихон,– в короткой

лежать нехорошо.

И они оба, прошедшие вместе полувековой путь жизни,

стояли теперь перед сундуком и выбирали одежду смерти так

просто и обыкновенно, точно Тихон собирался в дальнюю

дорогу. Потом он полез на божничку за иконой и чуть не упал,

завалившись боком на стол.

74

– Господи, да куда ты? Что тебе надо-то? – говорила

Аксинья.

Но Тихон хотел приготовить все сам.

И только, когда Аксинья насильно отстраняла его, он

послушно стоял, уступая ей дорогу.

Вдруг он вспомнил, что у него припасены деньги на

похороны, показал Аксинье, и, когда она пересчитывала, он

пальцем слабеющей руки указывал на разложенные на столе

кучки меди и распределял, сколько нужно на рытье могилы,

сколько за погребение.

Потом сказал, чтобы Псалтирь по нем читал Степан, потому

что у него душа хорошая и голос тихий.

Тихон попросил помыть его и, когда надел в последний раз

чистую рубаху, то весь как-то просветлел. Он сидел на лавке и в

то время, как Аксинья, отвернув его голову, застегивала на нем,

как на ребенке, ворот рубахи, он рассматривал свои большие

промывшиеся руки, точно находил в них что-то новое, и все

одергивал на себе рубаху.

Все, узнав, что дедушка Тихон умирает, собрались в избу и,

окружив его, молча однообразно любопытными глазами

смотрели, как его убирали.

– Умираешь, дедушка Тихон? – спросил Степан.

Тихон поднял на звук голоса слабую голову и, не отвечая,

переводил побелевшие, потухающие глаза с одного лица на

другое.

– Помираешь, говорю? – повторил Степан громче, как