Избранные произведения

здесь были. Я себя не узнаю: ведь я дикарь ужасный и женщин

боюсь. Сижу один в своей скорлупе. И вот досидел до сорока

лет.

– А мне странно и... тепло от такой милой встречи,– сказала

она, задумчиво глядя на него.– Я очень много боли и зла видела

от... людей. И привыкла от них ждать или зла, или корысти.

– Да, это правда, теперь особенно стало много черствости,

расчета и эгоизма. Может быть, оттого, что жизнь тяжела.

Теперь уже совсем и следа не осталось былой радости жизни,

романтизма, беспечности. Разве вот только мы, старые

хранители былых традиций, еще держимся. Да и то, хоть меня

взять, думал ли когда-нибудь я,– композитор, что буду торговать

мебелью, буду бояться выйти из бюджета. А когда-то все мы,

интеллигенты, были только непрактичными романтиками, вечно

влюбленными, вечно в мечтах...

– Мне кажется, вы и сейчас такой же,– с ноткой нежности

сказала молодая женщина.

– Дай бог, если я такой. Я, правда, все-таки мало изменился.

Но вообще наш брат интеллигент сильно подался, все, кто

прежде были непримиримы, теперь стали как-то необычайно

пугливы, шкурно-податливы... вообще, некрасиво. Нет, но как я

вам рад! Как будто я вас ждал! – сказал Андрей Андреич, сжав

перед грудью руки и откинувшись на спинку стула и глядя

удивленно-радостными глазами на молодую женщину.

– А для меня это вдвойне неожиданно, я ехала сюда со

страхом.

– Почему?

Она замялась.

– Жутко очутиться одной среди чужих людей. И я никогда не

забуду, как вы меня встретили. Это какой-то символ: я думала,

что здесь я – одна во всем мире, а оказалось... Ну, как же вы

живете здесь? – спросила она, точно желая переменить слишком

взволновавший ее разговор.

– Как живу?.. Живем кое-как. На одного хватает. Конечно,

отказываешь себе во многом. Композиторство мое мне ничего не

дает, но зато уроки довольно прилично. Да что же вы в шляпе?

Снимайте скорей.

Вера Сергеевна покорно сняла шляпу и подошла к зеркалу.

Каким-то домашне-простым движением поправила волосы.

А он от этой ее простоты почувствовал почти умиление.

147

– Как здесь свободно все-таки в сравнении с заграницей,–

сказала она, заложив сбоку в волосы резную черепаховую

гребенку.– Там много лжи и ханжества, и прийти к незнакомому

мужчине в комнату – значит совершить преступление.

– Да, в этом отношении у нас теперь все просто. Сейчас

устроим музыку: чайник на спиртовку, чашки – на стол.

Вспомним милую, беззаботную, студенческую юность, когда

жизнь представлялась легкой, прекрасной, полной

романтических грез.

Когда чай был готов, он сбегал в лавочку и принес конфет и

закусок. Они, смеясь, развертывали кульки, и молодая женщина

раскладывала на тарелочки колбасу и сыр.

Он смотрел на нее, чужую, незнакомую, как она, точно своя,

близкая, хлопотала у стола, разливала чай своими маленькими

руками. И то, что она была чужая жена, жена его приятеля,

который, вероятно, еще не скоро приедет, пробуждало неясные

волнующие мысли о том, что эта встреча, не требуя никакой

ответственности, может, быть удивительной.

– Если бы мне за пять минут до вашего прихода сказали, что

в мой монастырь холостяка придет молодая, прекрасная

женщина, я бы испугался.

– А теперь?

– Теперь вот что!..– Он взял ее руку и поцеловал.– Теперь я

юноша, теперь мне двадцать лет. Хочется по-студенчески петь,

играть и дурачиться.

Она смотрела, как он целовал ее руку, и у нее вместе с

улыбкой блеснули на глазах слезы. Он заметил их.

– Что с вами? – спросил он так тревожно и тепло, что его

самого тронула эта прозвучавшая в его тоне теплота по

отношению к незнакомой женщине.

– Ничего, ничего... Я очень беспомощный человек и,

очутившись здесь одна, почувствовала было страх перед

жизнью и перед людьми, но мне вдруг стало так хорошо, оттого

что вы такой...

Она не договорила.

Ему хотелось сесть рядом с ней на диван, но после ее

недоконченной фразы пришло соображение о том, что он может

этим разбить у ней сложившееся о нем представление. А ему

хотелось, чтобы она увидела, какая у него простая, чистая и в то

же время интересная душа. Может быть, гораздо более

интересная, чем у Василия Никифоровича.

148

– Но ведь вы на время только одна. Вероятно, Василий

Никифорович скоро приедет,– сказал Андрей Андреич с целью

узнать, сколько времени будет продолжаться их встреча.

Но Вера Сергеевна вздохнула и почему-то ничего не

ответила. Потом стала убирать посуду, и от этих спокойных,

домашних ее движений он опять почувствовал то же, что

чувствовал, когда она при нем оправляла перед зеркалом

прическу. Он подошел, поцеловал ей руку в ладонь и сказал:

– Вот бывает так: живет человек одиноко, скучно, душа его

постепенно заволакивается серостью жизни, повседневными

заботами и тревогами о куске хлеба, и вдруг светлое виденье.