Избранные произведения

вся сжимается. Она обыкновенно в это время сидела в кухне, с

напряжением прислушиваясь к этому неприятно-резкому голосу,

лишенному всегдашней, привычной для Ирины ласковости,

прислушивалась и чувствовала, как сердце у нее бьется все

сильнее и сильнее, все тревожнее и тревожнее.

Она, после таких схваток Софьи с мужем, избегала входить в

комнаты, как будто она была чем-то виновата в этом

раздражении подруги.

И вот впервые один раз она почувствовала какое-то

освобождение, когда Софья ушла из дома. Как будто что-то

тяжелое свалилось с души. Она могла хоть час побыть без

напряжения, не прислушиваясь и не слыша в столовой

раздраженного голоса и быстрых громких шагов, какими Софья

ходила, когда была в дурном настроении.

К Ирине стала в последнее время ходить Аннушка, прислуга

из соседнего дома. В первый же раз она, идя на базар в платочке

и с корзиной для провизии, встретила Ирину на дворе,

расспросила, в какой она квартире. А на другой день пришла

посидеть.

– Небось нужда заставила? – сказала Аннушка, посмотрев на

тонкие, нерабочие руки Ирины.

Ирина, не открывая своего действительного положения,

рассказала, что она дочь бедных родителей, но училась в

гимназии, служила, а потом потеряла место и ей пришлось

пойти в прислуги.

– Вот, так-то вот...– сказала Аннушка.– Э, голубушка, а,

впрочем, и то сказать, бог милостив, не пропадешь.

И, слушая ласковый голос Аннушки, Ирина чувствовала

какое-то успокоение. Ей было просто и легко с этой простой

женщиной.

– Что ж тебе чай-то отвесной дают или что останется? –

спросила Аннушка.

Ирина покраснела от мысли, что ей нечем угостить

Аннушку. Денег у нее нет. А пойти и взять в буфете... она вдруг

почувствовала, что не может почему-то этого сделать. Вдруг

хозяин в это время придет или Софья увидит, что она в буфет

полезла, и пройдет, ничего не сказав. А потом увидит, что в

кухне у нее Аннушка.

– Я как-то не думала об этом. Мне все равно,– сказала

Ирина, отвечая на вопрос о чае.

244

– Напрасно. Надо требовать, что полагается. Им, матушка,

никогда не угодишь. Что ты чаю отдельно себе не спросила,–

тебе это неудобно, а они, думаешь, оценят? Или сами

догадаются? Нет, матушка, они догадываются только тогда,

когда с ножом к горлу пристанешь.

Ирине хотелось сказать:

«Аннушка, милая, да, ведь, все это одна комедия из-за

несчастных обстоятельств. Это не хозяйка, а единственная

близкая мне человеческая душа».

А потом сейчас же подумала, что чаю-то у нее все-таки нет, и

пойти взять его в буфете ей почему-то неловко и страшно.

– Эх, головушка горькая,– сказала Аннушка, почесав голову

под платком,– кто о нас позаботится, если сами о себе не

позаботимся. Вот до тебя у них хорошая работница-прислуга

была. Так что ж ты думаешь! Сжила ее хозяйка-то твоя. Ну,

пойду, видно. Когда что нужно помогнуть, позови, приду.

И когда из дома все уходили, Ирина бежала к своей новой

подруге, делая вид, что ей нужно что-нибудь спросить ее. А в

действительности потому, что ей было приятно слушать ее

ласковый голос с успокоительными интонациями.

Иногда Аннушка усаживала ее в своей комнатке с образами и

сухими вербами в углу, ставила на стол без скатерти медный

самовар, молочник с молоком, чайник с крышечкой на грязной

веревочке, и они пили чай и говорили. Ирина как будто

чувствовала в этом отголосок далекого детства.

И один раз Аннушка пришла к ней, и Ирина поставила

самовар, взяла в буфете чаю, сушек. Нужно было убрать

комнаты, потому что Софья стала уходить все чаще и чаще по

утрам, оставляя ее одну убирать комнаты, но Ирина решила, что

еще придут не скоро, и она успеет напоить Аннушку чаем и

потом убрать.

И вот, когда они пили, послышался стук парадной двери,

которую отперли английским ключом... Кроме хозяев, никто не

мог сам войти.

Ирина почувствовала, что у нее похолодели пальцы и

замерло сердце, точно, действительно, она была прислуга, а это

пришли хозяева, когда у нее еще ничего не убрано, а сама она

сидит и распивает чай с соседней прислугой.

– Что это такое тут?! – вдруг послышался удивленный голос

хозяина.– Что это здесь за свинарник?

245

В ответ ему было молчание. Очевидно, Софья молча

оглядывала неубранные комнаты и не находила, что ответить.

– Я тебе давно говорил, что ты не умеешь обращаться с

людьми. То ты придираешься и кричишь по всякому пустяку, а

то вдруг заводишь какую-то дружбу с прислугой. В результате –

ерунда! Нет, ты, пожалуйста, скажи ей серьезно, чтобы она свои

обязанности помнила.

Ирина все это слышала, и у нее глухо, тяжело и мутно

билось сердце, так что было слышно самой.

– Ну, я пойду, матушка,– сказала тихо Аннушка.– Да ты не