Избранные произведения

Но самое мучительное было то, что Софья Николаевна

сгоряча насулила Ирине целые горы: пятьдесят рублей

жалованья. А вот прошло уже два месяца, а она еще ничего не

собралась ей дать. Ни одного рубля. Все как-то не выходило. То

нужно было отдать портнихе, то не было денег. А то были

деньги, но как раз после той истории с ложкой... Если бы после

этого пойти и сказать: «Вот твое жалованье»,– это было бы,

действительно, похоже на жалованье прислуги.

А спросить у мужа сейчас нельзя было, потому что она уже

два раза брала у него «на жалованье Арише».

Успокаивало только соображение о том, что Ирине все равно

ни на что не нужны деньги: шляпок ей не покупать, она в

платочке ходит, платьев у портнихи тоже не заказывать. И раз

она не просит, значит, ей не нужно.

А Ирина, действительно, мучилась без денег. Ей не на что

было Аннушке купить баранок к чаю или каких-нибудь

пряников ее мальчику, когда она приходила к Аннушке. И когда

мальчик подходил к ней и ласкался, она краснела до корней

волос от того, что пришла с пустыми руками.

А один раз Аннушка принесла ей целую коробку конфет,

сказавши:

248

– Небось смальства-то привыкла сладенького покушать,

кушай, кушай, матушка, на здоровье. Я вижу – тебе тут не очень

сладко живется.

Ирина почему-то заплакала. А Аннушка гладила ее по

худенькой спине и приговаривала:

– Ничего, бог даст, переживешь. Свет не без добрых людей.

Если сейчас к таким злыдням попала, потом, бог даст,

устроишься. Я уж присматриваю для тебя местечко. Ты не в

союзе?

– Нет,– сказала Ирина.

– А, вот оттого она тебя и жмет. В союз надо. Кто в союзе,

тем и жалованье аккуратно платят все.

И Ирина ужаснулась от мысли, когда поймала себя на том,

что вдруг прислушалась внимательно к словам Аннушки о

союзе.

– Документ-то у тебя есть?

– Есть, есть! – сказала радостно Ирина и показала добытый

ей Софьей документ с ее девичьей фамилией, где было сказано,

что она – прислуга.

Ведь в самом деле, насколько же положение Аннушки,

прислуги действительной, а не фиктивной, лучше положения ее,

Ирины! Она имеет юридические права. Ее защищает союз.

По уходе Аннушки пришла Софья, и опять Ирина увидела,

что ее глаза, как бы против воли, задержались на принесенной

Аннушкой коробке конфет.

Ирина опять почему-то мучительно покраснела. Ей стыдно

показалось сказать Софье о том, что ей соседняя прислуга

подарок принесла.

А Софья Николаевна, вернувшись в комнаты, никак не могла

отогнать от себя мысль, откуда у Ирины конфеты? «Ну, что за

глупость, что за мелочь!» – сказала она себе с возмущением, как

будто в ней сидел какой-то отвратительный сыщик, который

замечал все, чего не нужно было замечать. Но, с другой

стороны, почему же не нужно замечать? Ведь в самом деле,

странно: у человека нет ни копейки денег, а на столе стоит

коробка конфет...

А потом хватилась – брошки нет!.. Софья Николаевна стала

почему-то лихорадочно искать. Почему она испытывала такое

беспокойство, она сама не знала. Она перерыла все у себя в

комнате. Несколько раз останавливалась, обводила всю комнату

глазами, пожимала плечами и опять принималась искать.

249

Когда ей, очевидно, приходили какие-то мысли, которые

были очень позорны, она сжимала голову руками и говорила

вслух:

– Глупо, невозможно! Гадко так думать!

А потом брошка нашлась. Она сама забыла ее на

умывальнике. Софья ужаснулась на самое себя.

Она почувствовала прилив такого раскаяния, такой любви к

Ирине и отвращения к себе, что нужно было сейчас же пойти в

кухню, припасть к плечу своего друга и кровавыми слезами

выплакать все нечистое из своей души.

Она, вскочив, бросилась в кухню, чтобы стать перед Ириной

на колени и сказать:

«Спаси меня, очисти меня от скверны! Вот что, вот что я про

тебя думала. Откуда это и почему, я сама не знаю! Я, может

быть, вздорная, вспыльчивая, но... но все-таки не дурной, не

низкий человек!»

Софья вбежала с выступившими на глаза слезами в кухню и

остановилась. Кухня была пуста. На столе лежала какая-то

записка. Она подошла и прочла:

«Я ушла совсем. Прошу меня не искать...»

Ирина лежала на кровати Аннушки, укрытая ее одеялом из

разноцветных треугольников, дрожала мелкой дрожью, как от

лихорадки, и говорила:

– Аннушка, милая, спаси меня, я больше не могу у них

жить...

А Аннушка сидела у нее в головах, гладила ее по плечу и

успокоительно-ласково, точно няня, говорила:

– Ничего, бог даст, устроимся. Вот велика беда, подумаешь.

Я уж присмотрела местечко. Настоящие люди, с душой. А чтобы

вернее было, в союз запишемся. Хорошая прислуга всегда себе

место найдет.

250

Грибок

Около обвалившегося деревянного дома, выстроенного два

года назад, стояла толпа тесным кружком, головами внутрь, и

что-то рассматривала.

– Что такое там? – спрашивали вновь подбегавшие.