Избранные произведения. I том

У нее в голове звучал голос инструкторши из летной школы, этакой прожженной крутой бой-бабы, старой воздушной волчицы: «Если возникли какие-то подозрения, не надо сразу их отметать. Даже если вы вдруг забудете, как надо вести себя с предполагаемыми или явными террористами, это вы должны помнить всегда: если возникли какие-то подозрения, к ним надо прислушаться. Иной раз бывает, что экипаж потом утверждает, будто у них ничего такого и в мыслях не было, пока парень не вынул гранату и не приказал лететь на Кубу, иначе он все здесь разворотит. Но обычно всегда находится человека два-три (и чаще всего стюардессы, кем вы, девочки, станете через месяц), которые признаются, что они что-то почувствовали, что их не оставляло какое-то свербящее ощущение, будто что-то явно не так с парнем в кресле 91с или с девицей в 5а. Они что-то почувствовали, но ничего не предприняли. Им что-то за это будет? Конечно, нет. Нельзя же заламывать руки парню только за то, что, скажем, тебе не понравилось, как он расчесывает свои прыщи. Проблема в другом: они почувствовали что-то… а потом забыли об этом напрочь».

Старая воздушная волчица назидательно подняла короткий палец. Джейн Дорнинг и ее сокурсницы с благоговением внимали каждому ее слову: «Если у вас вдруг появилось это свербящее ощущение, делать ничего не надо… но это не значит, что надо забыть. Потому что всегда есть шанс, пусть даже минимальный, что вам удастся предотвратить беду до того, как она разразится… чтобы, скажем, не засесть дней на двадцать на аэродроме какой-нибудь сраной арабской страны».

Просто цветные линзы, и все же…

Благодарствуйте.

Он разговаривал во сне? Или по рассеянности перепутал и заговорил на другом языке?

Джейн решила понаблюдать за ним.

Она приглядит за ним.

Она не забудет.

* * *

Пора, подумал стрелок. Сейчас мы посмотрим, да?

Он сумел выйти из своего мира и войти в это тело через дверь на берегу. Теперь нужно выяснить, можно ли что-нибудь перенести отсюда обратно в свой мир. Про себя он не думал. Роланд ни на мгновение не усомнился в том, что, как только понадобится, он сумеет вернуться в свое отравленное заражением, ослабевшее тело. Но вещи? Физические предметы? Вот, к примеру, на столике перед ним еда: женщина в красной форме назвала это сандвичем с танцующей рыбой. Стрелок не знал, что такое танцующая рыба, но бутер признал сразу, как только увидел, хотя с виду он вроде бы был непрожарен. Странно.

Его тело нуждалось в пище, а потом ему потребуется вода, но больше всего его телу необходимо сейчас лекарство, иначе оно умрет от укуса омарообразной твари. В этом мире должно существовать такое лекарство; в мире, где кареты летают в небе выше любого орла, казалось, не было ничего невозможного. Но ему не помогут и самые лучшие снадобья этого мира, если их нельзя будет пронести через дверь в его мир.

«Ты можешь жить в этом теле, стрелок. — Шепоток человека в черном поднялся из самых глубин сознания. — Брось ты этот еле дышащий кусок мяса, пусть им займутся омары. Все равно это лишь оболочка».

Он никогда не пойдет на это. Во-первых, остаться в чужом теле — значит совершить самое страшное воровство, потому что стрелок знал: он не сможет довольствоваться ролью пассивного пассажира, не сможет просто сидеть, глядя из глаз этого человека, как из окна кареты, на проплывающие мимо пейзажи и сцены.

А во-вторых, он Роланд. Если ему суждено умереть сейчас, он умрет Роландом. Он умрет на дороге к Башне, приближаясь к ней ползком, если нельзя иначе.

А потом в нем опять заговорила та грубоватая практичность, которая, как тигр с косулей, уживалась в душе стрелка с романтическим началом. Рано думать о смерти — он еще даже и не приступил к своему эксперименту.

Бутер состоял из двух половинок. Он взял по каждой в руку, открыл глаза узника и огляделся. Никто на него не смотрел (хотя в кухонном отсеке о нем очень активно думала Джейн Дорнинг).