Избранные произведения. I том

Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов, в полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa, подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы — это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла публично стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И когда она упала, утверждала хроника, конь императора заблажил и сбросил его. Он сбросил его так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье, которое Карл держал в левой руке, вырвалось и упало за много ярдов. В это самое время в императорской часовне в Аахене слово «Принцепс» или «Принц» навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл умер через несколько недель, сообщалось в книге, и до самого конца настаивал, что все эти знамения вовсе не означают, будто бы Бог отвернулся от него. И все же самым грозным из них было падение копья, каковое император перед этим всегда носил с собой — ведь это копье, утверждал хронист, было не что иное, как beata lancea, Святое Копье германского центуриона Лонгинуса; в юности император Карл забрал его из тайника в Кельне и никогда с ним не расставался во всех своих многочисленных походах и войнах.

Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы мира. Но ни один мудрец не знал, где оно теперь, потому что графы Карла Великого после его смерти разыграли копье в кости, и никому уже не открыли, кто тогда выиграл.

А если верить Римберту, никто не знает и до сих пор, подумал Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа, Святое Копье было увезено графом Регинбальдом в Гамбург и хранилось там, как реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но с тех пор, как северные язычники двадцать лет назад разграбили Гамбург, оно исчезло. Украденное каким-нибудь варварским царьком или ярлом. Может быть, уничтоженное.

Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять ее. А если оно украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.

Значит ли это, что какой-нибудь вождишка этих святотатцев станет повелителем Европы, новым Карлом Великим? Вспомнив Рагнара Волосатую Штанину, которого он сам отправил в змеиную яму, и его сыновей, Убби, Хальвдана, Ивара и, самое худшее, Змеиного Глаза, Эркенберт ощутимо съежился от страха.

Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее необходимо оттуда вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт. Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова объединить христианский мир. Но где гарантии, что вся эта история о копье, распятии и германском центурионе не может оказаться просто вымыслом? Побасенкой?

Оставив книги, Эркенберт подошел к окну и засмотрелся на мирный весенний пейзаж. Он пришел в библиотеку, чтобы проверить документы, и он их проверил. Они выглядели достоверно. В рассказанных историях концы с концами сходились. Более того, он понял, что это правильные истории. Ему хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.

«Вся моя жизнь, — думал Эркенберт, — отдана в руки бездарей». Неумехи архиепископы вроде Вульфира, неумехи монархи вроде Эллы или придурка Осберта перед тем, тупые таны, полуграмотные попы, получившие свои места только благодаря какому-нибудь родству с великими. Англия была страной, где все его начинания каждый раз оказывались построенными на песке.

Но все было по-другому в этой стране германских князей-архиепископов. Здесь поддерживался порядок. Советчиков подбирали за их ум и образованность. Практические вопросы решались безотлагательно, и те, кто разбирался в них, всячески приветствовались. И природные запасы здесь были гораздо богаче. Эркенберт знал, что удостоился величайшего внимания Гюнтера просто потому, что распознал в деньгах архиепископа серебро высокой пробы и спросил, где оно добывается. В новых шахтах, ответили ему, в горах Гарца. Ну, а человек, умеющий очищать серебро и отделять от него примесь свинца, здесь всегда в цене.

«Да, — подумал Эркенберт. — Мне нравятся эти люди. Я хочу, чтобы они приняли меня как своего». Но примут ли? Эркенберт уже ощутил их отчаянную гордость своим происхождением и языком и знал, что он — чужой. Он был невысоким, да еще и темноволосым, а они ценили рослость и светлые волосы, считая их своим отличительным признаком. Может ли быть так, что его судьба — здесь? Эркенберту нужен был знак.

Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли по аналою и полкам с книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их сияние на открытой странице. Поблескивал золотом обильно украшенный инициал, выполненный в виде фантастического рисунка переплетенных змеиных тел, сверкающих серебром и рубинами.