Избранные произведения. I том. Галактическая история

Немного погодя он зевнул. Похоже, ничего особо выдающегося встретиться не могло, и Тревайз подумал, не вернуться ли на корабль и не вздремнуть ли немного. Нет, немыслимо. Ясно, он должен оставаться на страже. Наверное, ему надо вести себя на манер образцового часового — маршировать: раз-два, раз-два, поворачиваясь со щелчком и совершая сложные приёмы с парадным электрохлыстом. (Это было оружие, не использовавшееся в войне уже три столетия, но всё ещё абсолютно незаменимое при муштре, а почему — вряд ли кто мог бы объяснить.)

При этой мысли Тревайз усмехнулся, а потом подумал, не догнать ли Пелората и Блисс в руинах. Но зачем? Какой там толк от него?

А вдруг он увидит что-нибудь такое, что Пелорат случайно пропустит? Ерунда. Можно сходить туда потом, когда Пелорат вернётся. Если здесь есть что-либо, что видно с первого взгляда, пусть уж Пелорат сам сделает открытие.

А вдруг они попали в беду? Глупости! В какую беду можно попасть?

Да и случись что, они бы крикнули, позвали бы на помощь.

Тревайз остановился и прислушался. Тишина.

И опять к нему вернулась неотвязная мысль об обязанностях часового — и он не без удивления понял, что марширует, чеканя шаг, воображаемый электрохлыст снят с плеча, развернут, выброшен вперёд, развернут опять в прежнее положение и принят на другое плечо. Довольно улыбнувшись, Тревайз посмотрел туда, где стоял корабль (теперь до него было довольно далеко).

И вот тут-то он просто окаменел, и вовсе не из подражания часовому.

Он был не один.

До сих пор он не видел ни одного живого существа, кроме растений, насекомых и птиц. Он никого не видел, не слышал ничьих шагов, но теперь между ним и кораблем стояло какое-то животное.

Тревайз настолько был удивлен, что не сразу сумел понять, кого именно видит. Лишь спустя некоторое время он понял, кто перед ним.

Это была всего-навсего собака.

Тревайз собак особо не жаловал. У него никогда не было своей, а чужие не вызывали у него теплых чувств. Не испытал он таких чувств и сейчас.

Не без брезгливости он подумал о том, что не было планеты, на которой эти животные не жили бы рядом с людьми. Существовало бесчисленное множество пород собак, и Тревайзу давно казалось, что на каждой планете имелась по крайней мере одна характерная для неё порода. Тем не менее все породы собак были схожи в одном: для чего бы они ни содержались — для развлечения, выставок или какой-нибудь полезной работы, — они воспитывались в любви и доверии к человеку.

А как раз эти любовь и доверие Тревайз никогда не ценил. Он однажды жил с женщиной, у которой была собака. Этот пес, которого Тревайз терпел ради подруги, его просто обожал, повсюду за ним таскался, укладывался отдохнуть к нему на колени (а в нём было не меньше пятидесяти фунтов веса), облизывал его в самые неожиданные моменты и, сидя под дверью, скулил, в то время как Тревайз и его приятельница пытались предаться любви.

Из этой истории Тревайз вынес твёрдое убеждение о том, что по каким-то причинам, ведомым только собачьим мозгам и их способности анализировать запахи, он является объектом страстной привязанности представителей собачьего рода.

Однако, как только первоначальное удивление отхлынуло, Тревайз разглядел пса повнимательнее, без предубеждения. Это был крупный пес, поджарый и стройный, с длинными крепкими лапами. Он смотрел на Тревайза без явного обожания. Пасть собаки была приоткрыта, словно в доброжелательной усмешке, но зубы её были так устрашающи, что Тревайз сразу решил, что ему было бы гораздо уютнее, если бы никакой собаки здесь не стояло.

Затем он подумал: может быть, эта собака никогда не видела человека и бесчисленные поколения её предков тоже в глаза не видели людей. Пса могло точно так же смутить внезапное появление человека, как Тревайза — внезапное появление собаки. Тревайз, по крайней мере, сразу понял, кто перед ним, а вот поняла ли собака? Она всё ещё была удивлена и, возможно, встревожена.

Явно небезопасно было заставлять нервничать такого крупного зверя с такими жуткими зубами. Тревайз понял, что рано или поздно придётся сойтись с ним покороче.

Медленно, осторожно он пошел к псу (стараясь не делать резких движений). Вытянув руку в знак готовности дать её обнюхать, он принялся приговаривать что-то вроде «Славная собачка» и чувствовал себя в высшей степени по-дурацки.

Пес, не спуская глаз с Тревайза, постепенно попятился на пару шагов. Но вот он сердито сморщил нос и угрожающе зарычал. Хотя Тревайзу никогда не попадались собаки, ведущие себя подобным образом, он не мог объяснить подобные действия ничем иным, как выражением угрозы.

Тревайз тут же остановился и замер. Поймав краешком глаза какое-то движение сбоку, он медленно повернул голову и увидел ещё двух псов. Вид у них был такой же убийственный, как и у первого.

«Убийственный»? Это слово пришло ему на ум только теперь, и, увы, смысл его был жуть как точен.