Избранные произведения. II том

Среди них есть трупы, и скелеты, и мумии, они подергиваются и пошатываются, воодушевленные своими спутниками — проклятыми заживо. Есть и великаны, они пойдут рядом, пусть и погруженные в глубокий сон. Есть и такие, что являются теоремами, и такие, что являются ветошью: они пойдут, подобно Евклиду, рука об руку с духом анархии. Тут и там запорхают маленькие шлюшки. Найдутся и шуты. Но многие — сама респектабельность. Есть и убийцы. Есть бледные испарения, и изможденные суеверия, и тусклые тени, и бойкие злые умыслы; причуды и любезности. Простодушные и педанты, странное и гротескное, искренность и притворство, мудрость и ребячливость».

Думаю, я ничего иного и не добился, рассказывая о взлете и падении Эндекотт и привлекая внимание к наиболее мелодраматичным и вульгарным эпизодам истории, которая, в общем и целом, покажется ничуть не более примечательной, чем прочие бесчисленные голливудские скандалы. Вот Форт, я уверен, посмеялся бы над моими собственными «мертвенно-бледными фактами», над моими жалкими попытками уцепиться за соломинку, как будто я мог бы представить все то же самое вполне обоснованно и убедительно, выборочно цитируя газетные и полицейские репортажи и отчаянно пытаясь сохранить разваливающуюся структуру моего рационального сознания. Пора уже отложить в сторону все эти сомнительные, неряшливые претензии на ученость. В мире и без меня достаточно Фортов, достаточно психов, и провокаторов, и всяких еретических мыслителей, чтоб еще и мне присоединяться к их рядам. Собранные мною материалы — все мои «батальоны проклятых» — будут подшиты к этому документу, и, если у кого-то однажды будет повод это прочесть, они смогут поступить с приложениями по своему усмотрению. Пора сказать правду, насколько мне оно по силам, и покончить с этим.

Это правда, что я присутствовал на показе фильма с Верой Эндекотт в затхлом кинозальчике близ Гарвард-Сквер. И что фильм этот по-прежнему тревожит мои сны. Но, как отмечалось выше, сны редко являются точным воспроизведением того, что я видел тем вечером. Там не было черной заводи, не было ивовых деревьев, составленных из человеческих тел, в воду не выливали никакой отравы из фиала. Это — лишь причуды моего спящего подсознания. Я мог бы заполнить такими кошмарами несколько дневников.

На самом деле я видел каких-то два месяца назад и за месяц до того, как лично познакомился с этой женщиной, омерзительную, но до странности прозаичную сцену. Вероятно, это был всего-то-навсего тест-фильм, кинопленка на семнадцать тысяч кадров или около того, примерно двадцатиминутный эпизод, вырезанный из полнометражного фильма. В общем и целом — не более чем откровенно порнографическая стилизация под широко растиражированные в 1918 году рекламные снимки Теды Бары, возлежащей в разнообразных пикантных позах с человеческим скелетом (для «Саломеи» Дж. Эдварда Гордона^{43}).

Копия была в ужасном состоянии: киномеханик дважды вынужденно останавливал показ, чтобы склеить порвавшуюся кинопленку. Дочь Искариота Сноу, известная миру главным образом как Вера Эндекотт, возлежала обнаженной на каменном полу в обнимку со скелетом. Однако человеческий череп был заменен на другой, из гипса или папье-маше, как мне тогда показалось (и как я считаю до сих пор), больше похожий на череп какой-то уродливой собаки-макроцефала. Фоном служила голая матово-серая стена; сцену, по всей видимости, нарочно затемнили в попытке сделать низкопробный ролик более атмосферным. Скелет (и его фальшивый череп) скрепляла проволока. Эндекотт ласкала угловатые изломы костлявых рук и ног и осыпала поцелуями безгубую пасть, а потом начала мастурбировать: сперва воспользовалась правой кистью скелета, а затем принялась тереться о выступ повздошной кости.