Избранные произведения. II том

Он подошел ко мне, но я даже не взглянул на него. Просто не мог. Я смотрел на кровомордую. Она вопила и плевалась. Она больше не была похожа на человека, тем более — на женщину. И теперь эта жалкая голая тварь сдохнет, прикованная к столбу неизвестно где. Чистое безумие — думать, что она изменит мир, если произнесет своими рваными губами какие-то слова. И такое же безумие считать, что на это способен труп на 14-м шоссе. И такое же безумие…

— Да пойми же ты…

— Рой, она раскапывает могилы и пожирает трупы. Это все, что надо понять.

— Неправда. Она знает.

Я поднял ружье и выстрелил ей в голову. Потом всаживал в тело патрон за патроном, пока не уничтожил все места, где может зародиться демон. А после этого выстрелил в стену, и все слова разлетелись брызгами крови и плоти, а на их месте осталась рваная дыра наружу.

Барнс, в куртке, залитой кровью девушки, замер с ножом в дрожащей руке.

Я дослал патрон и сказал:

— Я больше не хочу это обсуждать.

После того как Барнс ушел, я расстегнул наручники, положил девушку на пол, а потом, ухватив за волосы, волоком втащил в лодку. Открыл дверь лодочного домика, сел в лодку и завел мотор за бортом.

Я направился в заболоченную часть озера. Из воды торчали черные деревья, с ветвей клочьями свисал мох. Вполне подходящее место для могилы. Я перевалил труп через борт; плеснула вода, труп ушел на глубину. Я думал о Барнсе, о том, что он говорил, о словах на стене. Жаль, что он не видит, как труп девушки тонет в зыбкой илистой мути. Да, жаль, что Барнс этого не видит. Потому что именно так и устроен мир; какой-нибудь сом сегодня наестся до отвала, вот и все перемены.

День сменился сумерками, вечерний свет померк. Я сидел в лодке и просидел бы так до темноты, но пошел дождь — сначала моросил, а потом припустил сильнее; крупные капли усеяли щербинами озерную гладь. Ну все, пора. Я завел мотор и направил лодку к сторожке.

Вернулся я без приключений. Вошел в дом. Рой меня не беспокоил. Он был у себя, наверху. Сидел тихо… Во всяком случае, старался.

Но я его услышал.

Слышно было хорошо.

Он сидел у себя в спальне и, бормоча под нос скрежещущие слова, вырезал их на коже свежевальным ножом. Вот чем он занимался. Я это сразу понял. Капли крови стучали о половицы так же, как кровь крысопауков о цементный пол в туннеле школьного стадиона. За окнами шумел дождь, но разницу между звуком дождевых капель и капель крови заметит любой.

Под шагами Роя скрипнули половицы. Я сообразил, что он стоит перед зеркалом. Прошел час, потом другой. Я слушал шум дождя. А когда Рой Барнс, заместитель шерифа, положил нож на тумбочку и улегся в постель, я услышал его жалобный стон. Тихий, гораздо тише, чем завывания кровомордых в коконах. Но я все равно его услышал.

После полуночи я прокрался по скрипучим ступенькам на второй этаж, тычком распахнул дверь. Барнс проснулся. На залитом кровью лице чернело пятно на месте разинутого рта. Я не стал дожидаться, пока он заговорит.

— Я тебя предупреждал, — сказал я и нажал на спусковой крючок.

Потом я завернул своего заместителя в простыню, стащил вниз по ступенькам и похоронил под качелями. К тому времени дождь превратился в ливень. Когда я спихнул Барнса в яму, оказалось, что в канистре, которую я принес из лодочного домика, бензина было на донышке. Я выплеснул его на труп, но в такой ливень не смог даже зажечь спичку. Пришлось бросить в яму сигнальную шашку. Она вспыхнула, выбросив зыбкие языки синего пламени, но по-настоящему так и не разгорелась.

Я швырнул в яму еще пару шашек — с тем же результатом. Роя уже захлестнули потоки воды, он болтался в яме, как кусок обгорелого мяса в кастрюле мутного супа. Цветочные клумбы у сторожки обрамлял бордюр из речных валунов. Я решил, что камней будет достаточно, и один за другим сбросил их на Роя. Провозился целый час, пока камни не кончились. А потом взял лопату и засыпал все мокрым песком, тяжелым и вязким, как цемент.

Трудная была работенка.

Но меня она не пугала.

Я сделал нужное дело, а потом уснул мертвым сном.

А сейчас, месяц спустя, я ворочался в Барнсовой кровати, слушая, как под ветром и в моих снах скрипят и повизгивают старые качели.

Отрывистый звук выстрелов привел меня в чувство. Я вскочил с кровати, схватил пистолет с тумбочки и подбежал к окну. Сквозь деревья струился утренний свет, бросая блики на стекло. Я прищурился и увидел тени, скользившие по берегу.

Кровомордые. Один с мачете, двое с ножами. Все трое бегут, как кролики, вспугнутые свирепым хищником.

Двое бросились в лес неподалеку от сторожки. Их встретил треск автоматных очередей. Кровомордые превратились в фарш и облачко красных брызг.

Выстрелы не смолкали. Я заметил вспышку дульного пламени среди деревьев, как раз там, где летом я сложил поленницу. Кровомордый с мачете его тоже заметил. Он остановился, но бежать ему было особо некуда: либо к озеру, либо к дому.

Видно, он был не из дураков и стремглав метнулся к дому. Когда он пронесся мимо качелей, я только-только поднял нижнюю створку окна, но не успел высунуть пистолет. Он взбежал на крыльцо.