Тянулись дни и ночи. Поначалу Дуайт испражнялся под себя, но вскоре от голода и жажды перестал. Голод и жажда довольно быстро отпустили его, оставив дрожать под кондиционером. В конце концов Дуайт перестал что-либо чувствовать. Боль ушла, все чувства атрофировались, как потовые железы Кастро много столетий назад. Ушли и гнев, и негодование по поводу того, что каменная глыба Кастро оказалась на его, Дуайта, лужайке, а не во дворе кого-нибудь из его соседей, в равной степени заслуживавших медленной смерти на бывших Котовьих топях. Дуайт больше не злился на Эдит за то, что по ее вине он впустил Кастро в дом. Лишь одна мысль осталась в его голове, да и та возникала все реже: рано или поздно жажда и голод его доконают.
Дуайт уже не мог оценить ту иронию судьбы, по которой через беспечно оставленную Кастро открытой заднюю дверь в дом пробрался бродячий кот и принялся по-хозяйски драть занавески и обивку мебели. Не услышал он и грохот, с которым кот повалил бюст Эрте с пьедестала.
МЕРТВЫЕ НОСИТЕЛИ
В Мискатоникском университете, как и в большинстве гуманитарных вузов, никогда ничего не выбрасывают, но и почти ничего не кладут на место. Линор Райкл училась на третьем курсе и знала, где что искать, но на этот раз требовалась помощь — нужен был настоящий фонограф. Для этого пришлось обратиться к Уолту Макдональду, студенту, который подрабатывал в аудиовизуальном кабинете и всегда сидел там. Ответное молчание можно было понять двояко: то ли Уолт не хочет вставать с кресла, то ли он просто глуп и не знает, что такое фонограф. Линор перегнулась через стол и показала немного декольте и почти все зубы. Блеснула пирсингом. Постучала об пол носком тяжелого ботинка. Это на две секунды отвлекло Уолта от «Фейсбука».
— Слушай, я не знаю, — сказал он. — В прошлом году я сам составлял каталог. Теперь у всего есть штрихкод, а кода на фонограф нет.
— Если на что-то нет кода, это не значит, что его не существует, — возразила Линор.
В прошлом семестре они с Уолтом пересекались на курсе лекций по семиологии, где приходилось просматривать очень много рекламных роликов. Они не дружили. Да и знакомы-то были едва. Даже не кивали друг другу при встрече в университетском дворе, но Линор спокойно могла называть его по имени.
— Уолт, — продолжила она, — если нет означающего, это не значит, что нет и означаемого.
Уолт отвечал за работу видеопроектора и не раз спасал ситуацию на семиологии.
— Ну же, — сказала Линор.
Она облизнула губы. Не столько кокетливо, сколько беспокойно.
Уолт снова посмотрел на экран, но скорее на свое отражение, чем на обновления в статусах виртуальных друзей. В Аркхеме друзей у него почти не было. Мало кому из черных ребят удавалось поступить в Мискатоникский университет, а тех, у кого получалось, нередко подспудно травили и подозревали в таких прегрешениях, как мелкое воровство, привилегированный статус «потомков угнетенных» и баскетбольный талант.
Уолт был слишком толст для баскетбола, слишком толст для Линор. Но все же не настолько толст, чтобы делать девушкам с фиолетовыми волосами особые одолжения без видимых причин.
— Зачем может понадобиться фонограф? — спросил он скорее себя, чем Линор.
— Хороший вопрос, — сказала она и полезла в сумку на ремне.
Это была сумка со Странной Эмили{197}
, и то, что оттуда появилось, тоже оказалось весьма странным. Маленький цилиндр, завернутый в пожелтевшую бумагу.— Это то, что я думаю? — спросил Уолт.
— Да! Это цилиндр, цилиндр Уилмарта. Из Братлборо. Таинственная запись так называемого «бостонца» и Ми-Го{198}
. И мне нужен фонограф, чтобы проиграть ее, услышать голоса. Это первичный исторический источник.— О, — сказал Уолт.
Он снова посмотрел в монитор: