Избранные произведения. II том

Пелвис почувствовал, как кровь прилила к щекам. Крики и насмешки летели в него, словно зазубренные копья. Он подошел к блондинке с родимым пятном на лице и произнес с нарастающим раздражением в голосе:

— Извините, вы не могли бы подержать Мамми?

— Что?

— Мою собаку, — пояснил он. — Не подержали бы вы ее всего пару минут? — И сунул Мамми ей в руки.

— Эйсли! — рявкнул Флинт. — Что ты задумал?

— У меня есть собственная гордость. Они хотят песню, так пусть получат ее.

— Ты что, свихнулся? — Но Пелвис уже шел к эстраде сквозь насмешки и оскорбления. — Эйсли! — закричал Флинт. — Вернись сюда!

Едва Эйсли подошел, музыканты прекратили играть. Барт вернулся за стойку и крикнул Флинту:

— Твоему приятелю не понадобится похоронная команда! Хоронить будет просто нечего!

— Он просто дурак! — Флинт весь кипел, но не мог позволить себе отойти от Ламберта или хотя бы опустить пистолет. Арден держала на руках бульдога и вспоминала, что говорила ей Энджи. Дэн съел первую ложку супа; он был таким острым, что язык у него сразу начал, гореть.

— Эй, парни, вы знаете «Hound Dog»? — спросил Пелвис у музыкантов и увидел, как три головы отрицательно качнулись. — А как насчет «I Got a Woman»? «Heartbreak Hotel»? «A Big Hunk of Love»? Да хоть какую-нибудь песню Элвиса вы сыграть в состоянии?

— Мы играем только местные мелодии, — сказал аккордеонист. — Знаешь, вроде «My Toot-Toot» и «Diggy Liggy Lo».

— О Боже, — простонал Пелвис.

— Нечего торчать там, как пень, Элвис! — раздался выкрик из публики. — Ты ведь еще не умер, а?

Пелвис повернулся лицом к аудитории. Пот бежал по его лицу, сердце бешено колотилось. Он поднял руки, и когда шум немного утих, объявил:

— Должен сказать вам, парни, что обычно я сам аккомпанирую себе на гитаре. Кто-нибудь одолжит мне гитару, если она у него есть?

— Здесь тебе не какой-то вонючий Нэшвилл, ты, вонючая задница! — выкрикнули из публики. — Или начинай петь, или мы пустим тебя поплавать!

Пелвис оглянулся на Флинта, но тот лишь с жалостью покачал головой и отвернулся. В груди у Пелвиса взмахнула крылышками бабочка страха.

— Начинай квакать, ты, большая толстая жаба! — выкрикнул кто-то еще. Капля пота затекла в левый глаз Пелвиса, и несколько секунд глаз нестерпимо горел. Неожиданно с одного из столов полетела тарелка с супом и угодила Пелвису прямо в живот. Раздался взрыв смеха, а затем кто-то начал реветь, подражая ослу. Пелвис уставился на свои измазанные замшевые ботинки, и подумал в том, что эти люди ничего не знают о том, сколько долгих часов потратил он, изучая фильмы о Пресли, осваивая его походку, улыбку и речь; они не знают, сколько ночей он слушал записи Элвиса в маленькой грязной комнате, ловя каждую фразу и каждый нюанс этого богатого, прекрасного голоса, того голоса, который стал душой Америки. Они не знали, как сильно он любил Элвиса, как поклонялся могиле в Грейсленде и как жена назвала его глупым толстым неудачником и сбежала, взяв все его деньги, с водителем грузовика по имени Буумер. Они не знали, сколько он выстрадал за свое увлечение.

Но публика ждала. Пелвис распрямил плечи, втянул живот и повернулся к пианисту:

— Вы не возражаете, если я сяду на ваше место? — И скользнул на табурет, который с радостью был ему предоставлен, Пелвис поддернул рукава, опустил пальцы на грязные разбитые клавиши и начал играть.

Звуки классической музыки раздались из разбитого пианино. На мгновение все замолкли — но никто не был потрясён так, как был потрясён Флинт. Потому что только он узнал эту музыку: величественные вступительные аккорды прелюдии номер девять ре-минор Шопена, которую он слушал каждый день.

Пелвису позволили играть секунд десять, а потом крики возобновились. Вторая тарелка ударила в пианино, а в голову Пелвиса врезалась половинка гамбургера. Рокот недовольства взмыл под потолок, как атомный гриб.

— Мы не хотим слушать это проклятое дерьмо! — вопил мужчина с лицом, напоминающим обезображенный кулак. — Играй что-нибудь помелодичней!

— Попридержите-ка лошадей! — огрызнулся Пелвис. — Я разминаю пальцы! Ладно — вот песня, которая называется «A Big Hunk of Love». — Он ударил по клавишам, и пианино издало звук, похожий на грохот локомотива, прорывающегося сквозь преисподнюю. А потом его пальцы запорхали легко и быстро; крики, гам и хлопанье дверей потонули в мощных аккордах. Пелвис склонил голову набок, открыл рот и завопил о том, что его крошка отдала ему свою большую, большую, большую любовь.