Избранные произведения. III том

— Это я, Элизабет, — откликнулся я, возвращая статуэтку на столик.

— Эдмунд? Или Эдгар, или как там вас зовут?

— Точно. — Я вернулся в гостиную.

— Вы выполнили мою просьбу?

— Да, мэм, не извольте беспокоиться.

— Я уже поела? — Да.

— Очень хорошо. — Она вздохнула.

— Хотите чего-нибудь ещё? Я, безусловно, могу…

— Нет, благодарю, дорогой. Я уверена, поезд скоро прибудет, а вы знаете, я не люблю путешествовать на полный желудок. Всегда приходится садиться на одно из задних сидений, а с набитым желудком у меня разыграется железнодорожная болезнь. Вы не видели мою жестянку, жестянку из-под «Суит Оуэн»?

— Кажется, она на кухне. Принести?

— Не в такой дождливый день. Я хотела попросить вас бросить её в пруд, пруд бы для этого подошёл, но передумала. В такой дождливый день в этом нет необходимости. Не знает милосердье принужденья, вы помните. Оно струится, как тихий дождь.

— С небес, — вставил я.

— Да, да. — Элизабет отмахнулась, словно говоря, что вот это как раз значения и не имеет.

— Почему вы не расставляете статуэтки, Элизабет? Сегодня они все перемешались.

Она бросила взгляд на стол, потом на окно, в тот самый момент, когда особенно сильный порыв ветра плеснул в него дождём.

— На хрен, — услышал я в ответ. — У меня в голове всё на хрен перемешалось, — а потом добавила с неожиданной для меня злобой: — Они все умерли и оставили меня здесь.

Если вульгарность её речи у кого-то и не вызывала неприятия, так это у меня. Я очень хорошо её понимал. Возможно, милосердие не знает принужденья, миллионы живут и умирают с этой идеей, но… но нам свойственно такое состояние, как ожидание смерти. Да, свойственно.

— Не следовало ему этого брать, но он не знал, — добавила Элизабет.

— Брать что? — спросил я.

— Этого, — доходчиво объяснила она и кивнула. — Я хочу в поезд. Хочу выбраться отсюда до того, как придёт большой мальчик.

После этого мы оба замолчали. Элизабет закрыла глаза и вроде бы заснула в инвалидном кресле.

Чтобы чем-то себя занять, я поднялся со стула, который хорошо смотрелся бы в джентльменском клубе, и подошёл к столу. Поднял фарфоровые фигурки мальчика и девочки, посмотрел, отставил в сторону. Рассеянно почесал руку, которой не было, продолжая разглядывать художественный беспорядок. Статуэток на полированной деревянной поверхности было точно больше сотни, а может — и двух. Я обратил внимание на фарфоровую женщину со старомодным чепцом на голове (чепец молочницы, подумалось мне), но брать не стал. Во-первых, головной убор не тот, во-вторых, женщина слишком молода. Нашёл другую женщину, с длинными крашеными волосами, и вот она устроила меня в большей степени. Да, волосы чуть длиннее и чуть темнее, но…

Нет, не темнее и не длиннее, потому что Пэм ходила в салон красоты, известный так же как Фонтан юности кризиса среднего возраста.

Я держал статуэтку в руке, сожалея, что у меня нет дома, куда бы её поселить, и книги, которую она могла бы почитать.

Попытался переложить статуэтку в правую руку (совершенно естественное желание, потому что моя правая рука была на положенном месте, я её чувствовал), и статуэтка с громким стуком упала на стол. Не разбилась, но Элизабет открыла глаза.

— Дик! Это поезд? Уже был свисток? Объявляли посадку?

— Пока нет, — ответил я. — Поспите ещё немного.

— Ты это найдёшь на лестничной площадке второго этажа, — сказала она, будто я её о чём-то спрашивал, и опять закрыла глаза. — Скажи мне, когда подойдёт поезд. Меня тошнит от этой станции. И остерегайся большого мальчика. Этот мандализ может быть где угодно.

— Будьте уверены, — ответил я. Правая рука ужасно зудела. Я потянулся к заднему карману, надеясь, что найду там блокнот. Не нашёл. Я оставил его в кухне «Розовой громады». От одной кухни мысль перескочила к другой, уже в Паласио. На столике, куда я поставил жестянку из-под печенья, лежал блокнот. Я поспешил на кухню, схватил блокнот, зажал в зубах и чуть ли не бегом вернулся в Китайскую гостиную, на ходу доставая из нагрудного кармана шариковую ручку. Сел на стул с высокой спинкой и стал быстро зарисовывать фарфоровую статуэтку под дробь бьющего в окна дождя. Элизабет спала по другую сторону стола, чуть наклонившись вперёд, с приоткрытым ртом. Гонимые ветром тени пальм метались по стенам, словно летучие мыши.

Много времени на это не ушло, но, рисуя, я понял: я выдавливал зуд через шарик ручки, заливал им страницу. Рисовал я фарфоровую статуэтку, но при этом и Пэм. Нарисованная женщина была моей бывшей женой, но при этом и фарфоровой статуэткой. Волосы она теперь носила длиннее, чем при нашей последней встрече, они рассыпались по плечам. И она сидела в

(ДРУГЕ, СТАРИКЕ)