Избранные произведения. III том

— Тебе придётся подождать… радиотелефон у меня в спальне. — Пауза, короткая. Потом Илзе вновь взяла трубку: — Пепел.

— Здорово.

— Папуля, а остальные твои картины? Они такие же, как этот рисунок?

— Я как раз с этим разбираюсь, милая. Это история для другого дня.

— Хорошо. Спасибо тебе, папуля. Ты по-прежнему мой герой. Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

То был наш последний разговор, но мы этого не знали. Этого никогда не знаешь заранее, верно? По крайней мере закончили мы его признаниями в любви друг другу. Хотя бы. Не так, чтобы много, но всё-таки. У других бывает хуже. Я говорю себе это долгими ночами, когда не могу заснуть.

У других бывает хуже.

* * *

Я рухнул на стул напротив Уайрмана, подпёр голову рукой.

— Потею, как свинья.

— Должно быть, с этим как-то связано насилие над раковиной мисс Истлейк.

— Изви…

— Повтори ещё раз, и я тебе врежу. Ты всё сделал правильно. Не каждому мужчине удаётся спасти жизнь дочери. Поверь, когда я это говорю, то завидую тебе. Хочешь пива?

— Боюсь, я заблюю им весь стол. Молоко у тебя есть? Он заглянул в холодильник.

— Чистого нет, только наполовину со сливками.

— Дай глоточек.

— Ты совсем плох, Эдгар. — Он налил мне молока со сливками в стакан для сока, я выпил. Потом мы пошли наверх, медленным шагом, как стареющие воины джунглей, сжимая в руках короткие гарпуны с серебряными наконечниками.

Я вернулся в спальню для гостей, лёг и вновь уставился в потолок. Ладонь болела, но я не жаловался. Она поранила руку, я поранил. Вроде бы одно сходилось с другим.

«Стол течёт», — подумал я.

«Утопите её, чтобы заснула», — подумал я.

И что-то ещё. Элизабет сказала что-то ещё. Прежде чем в голову пришла третья фраза Элизабет, я вспомнил кое-что более важное: Илзе сожгла рисунок «Конец игры» в духовке и отделалась лишь порезом руки. А может, укусом.

«Следовало сказать ей, что порез нужно продезинфицировать, — подумал я. — И мой тоже нужно».

Я спал. И на этот раз гигантская лягушка не явилась во сне, не предупредила меня.

* * *

На рассвете меня разбудил глухой удар. Ветер, дувший с прежней силой (может, разошёлся ещё сильнее), швырнул в стену дома один из шезлонгов Уайрмана. Или весёленький зонт, под которым мы впервые когда-то разделили зелёный чай со льдом, так хорошо утоляющий жажду.

Надев джинсы, я вышел из спальни. Всё остальные вещи я оставил на полу, включая и гарпун с серебряным наконечником — сомневался, что Эмери Полсон навестит меня при свете дня. Потом заглянул в спальню Уайрмана, хотя мог без этого обойтись: его храп был слышен издалека. Уайрман вновь лежал на спине, широко раскинув руки.

Я спустился на кухню и покачал головой, увидев сломанный кран и стакан с белым налётом на стенках. Нашёл себе чистый стакан, наполнил его апельсиновым соком. Со стаканом в руке вышел на заднее крыльцо. Сильный, но тёплый ветер с Залива отбросил мои потные волосы со лба и висков. Ощущения мне понравились, они успокаивали. Я решил спуститься к берегу и выпить сок там.

Остановился, когда три четверти мостков остались позади, отпил сока. Стакан наклонил чуть сильнее, чем следовало, и плеснул соком на голую ногу. Почти не обратил на это внимания.

Из Залива, на одной из больших, гонимых ветром волн, к берегу плыл ярко-зелёный теннисный мяч.

«Это ничего не значит», — сказал я себе, но прозвучало очень уж неубедительно. Мяч значил не просто многое, а всё, и я это понял, как только заметил его. Я зашвырнул стакан в униолу и, кренясь на один бок, сорвался с места: в том году Эдгар Фримантл иначе бегать не мог.

Мне потребовалось пятнадцать секунд, чтобы, добраться до края мостков, может, меньше, но к тому времени я увидел в приливе ещё три теннисных мяча. Потом шесть, восемь. По большей части — справа от меня, на севере.

Под ноги я не смотрел, поэтому сорвался с края мостков, размахивая рукой и культёй. Коснулся песка, попытался бежать дальше и, возможно, даже удержался бы, если б приземлился на левую ступню, но не сложилось. Зигзаг боли пронзил правую ногу от щиколотки через колено до бедра, и я распластался на песке. В шести дюймах от моего носа лежал один из этих чёртовых теннисных мячей, мокрые ворсинки не стояли дыбом, а прижимались к поверхности. На ядовито-зелёном боку чёрными, как проклятие, буквами было написано название фирмы-изготовителя: «DUNLOP».

Я с трудом поднялся, диким взглядом окинул Залив. Лишь несколько мячей плавали перед «Эль Паласио», зато севернее, ближе к «Розовой громаде», я увидел зелёную флотилию — штук сто, если не больше.

«Это ничего не значит. Она в безопасности. Она сожгла рисунок и теперь спит в своей квартире в тысяче миль отсюда, здоровая и невредимая».