Избранные произведения. III том

Песочная девушка протянула руку. Налетел порыв ветра, и пальцы расплылись, потому что ветер выдул из них песок, оставив одни кости. Но тут же песок заклубился вокруг Илзе, и на костях наросла плоть. Черты её лица изменялись, как земля под быстро бегущими летними облаками. Зрелище это зачаровывало… гипнотизировало.

— Дай мне фонарь, — попросила она. — Потом мы вместе поднимемся на борт. На корабле я смогу стать такой, какой ты меня помнишь. Или… у тебя будет возможность ничего не вспоминать.

Волны маршировали к берегу. Одна за другой грохотали они под звёздами. Под луной. Ракушки громко разговаривали под «Розовой громадой»: моим голосом спорили друг с другом. Принеси приятеля. Я выигрываю. Сядь в старика. Ты выигрываешь. А передо мной стояла Илзе, сотворённая из песка, меняющаяся на глазах гурия, освещённая луной в три четверти, с чертами лица, ни на мгновение не остающимися неизменными. Я видел девятилетнюю Илли, пятнадцатилетнюю — спешащую на своё первое настоящее свидание, теперешнюю Илли — какой она выходила из самолёта в декабре, Илли-студентку — с колечком, подаренным по случаю помолвки. Передо мной стояла моя дочь, которую я любил больше всего на свете (не потому ли Персе убила её?), и протягивала руку, чтобы я передал ей фонарь. Он был моим пропуском в долгое плавание по морям забытья. Разумеется, обещание вояжа могло быть и ложью… но иногда мы должны рискнуть. И обычно рискуем. Как говорит Уайрман, мы так часто обманываем себя, что могли бы зарабатывать этим на жизнь.

— Мэри привезла соль, — сказал я. — Много мешков с солью. Высыпала их в ванну. Полиция хочет знать почему. Но они не поверят, услышав правду, верно?

Она стояла передо мной, позади волны с грохотом молотили о берег. Она стояла, а ветер выдувал из неё песок, но тело восстанавливалось из того песка, что лежал под ногами, вокруг неё. Она стояла и молчала, протянув ко мне руку, чтобы получить то, за чем пришла.

— Нарисовать тебя на песке — этого мало. Утопить тебя в ванне — тоже мало. Мэри велели утопить тебя в солёной воде. — Я посмотрел на фонарь. — Персе сказала ей, что нужно сделать. С моей картины.

— Дай его мне, папуля, — услышал я от непрерывно меняющейся песчаной девушки. Она по-прежнему протягивала ко мне руку. Только иногда, при особо сильных порывах ветра, кисть превращалась в птичью лапу. Подпитывалась песком с пляжа — и всё равно превращалась в птичью лапу.

Я вздохнул. В конце концов, чему быть, того не миновать.

— Хорошо. — Я шагнул к ней. В голову пришла ещё одна из присказок Уайрмана: «В конце концов мы всегда избавляемся от наших тревог». — Хорошо, мисс Булочка. Но тебе придётся расплатиться со мной.

— Расплатиться чем? — Голос напоминал скрежет песка по стеклу. Шуршание ракушек. Но это был и голос Илзе. Голос моей If-So-Girl.

— Один поцелуй. Пока я ещё могу его ощутить. — Я улыбнулся. Губ не чувствовал, они онемели, но мышцы вокруг них натянулись. Чуть-чуть. — Полагаю, он будет песочным, но я представлю себе, что ты играла на пляже. Строила замки.

— Хорошо, папуля.

Она подошла, двигаясь всё в той же странной манере — не шла, а тащилась-перекатывалась, и вблизи иллюзия пропала полностью. Так бывает, если поднести картину к глазам и увидеть, как цельная композиция (портрет, пейзаж, натюрморт) превращается в отдельные цветные мазки со следами волосков кисточки на краске. Черты лица Илзе исчезли. Вместо них я видел яростный вихрь песка и осколков ракушек. И до моих ноздрей долетел запах не кожи и волос, а солёной воды.

Бледные руки потянулись ко мне. Ветер выдувал из них песок. Луна светила сквозь них. Я протянул фонарь. Небольшого размера. С пластмассовой ручкой — не из нержавеющей стали.

— Тебе, возможно, лучше посмотреть на него, прежде чем раздавать поцелуи, — сказал я. — Я взял его из бардачка автомобиля Джека Кантори. А тот, в котором Персе, заперт в сейфе Элизабет.

Тварь застыла, и тут же ветер с Залива выдул из неё последнее сходство с человеком. Передо мной стоял вихрящийся песочный дьявол. Но я не мог рисковать; день выдался долгим, и мне совершенно не хотелось рисковать, с учётом того, что моя дочь находилась где-то ещё… совсем в другом месте… ожидая вечного упокоения. Я изо всей силы замахнулся рукой с зажатым в кулаке фонарём, и браслеты няни Мельды соскользнули с предплечья на запястье. Я их тщательно отчистил в кухонной раковине «Эль Паласио», и теперь они звенели.

Под ремнём, на левом бедре, у меня был гарпун с серебряным наконечником — на всякий случай, — но он мне не понадобился. Песочный дьявол взорвался. Песок и кусочки ракушек полетели во все стороны и вверх. Крик ярости и боли пронзил мою голову. Слава Богу, короткий, а не то, думаю, он разорвал бы меня. Потом остался только шум ракушек, перекатываемых водой под «Розовой громадой», да на короткое мгновение потускнели звёзды: ветер нёс над дюнами песчаную пелену. Залив вновь опустел: только позолоченные луной волны продолжали свой марш к берегу. «Персе» исчез, словно его и не было.