Избранные произведения о войне

Рваный, облегченно вздохнув, полез по ветхой лестнице на крышу голубятни. Голубь волновался у него в руках.

Немолодой старшина, возглавлявший сгрудившихся у дверей пятой квартиры милиционеров, нетерпеливо взглянул на начальника. «Ломать, что ли?» — говорил этот взгляд.

Прежде чем отдать приказ, Леха Якименко зачем-то посмотрел на пацана с голубем. Тот был уже на крыше голубятни, внимательно и нежно рассматривал своего пернатого друга, словно собирался отпустить его насовсем. Красавец голубь у парня, это верно. Леха вспомнил собственное детство, свою голубятню — она была кривобокой, слегка осевшей в землю, — и улыбнулся углом рта.

Между тем Рваный, легко и сильно взмахнув рукой, подбросил голубя в ночное небо. Птица, трепеща крыльями, взмыла над Одессой. А пацан, провожая ее взглядом, внезапно прорвался оглушительной трелью. От мастерского свиста заложило уши.

— Атас, Сема! Мусора!..

Сказать, что Якименко не был готов к такому обороту событий, было бы неправдой. Он ведь и сам, когда был дворовым пацаном, завидя ментов, прыгал с крыш в соседние дворы.

— Ломай! — бросил он старшине сквозь зубы, а сам, перевалившись через перила галерейки, бросился, на улицу…

На углу дома, где жил Сенька Шалый, скучал Тишак, молодой, неопытный оперативник. Скучал и в душе костерил капитана Якименко за то, что тот доверил ему такой непримечательный, тыловой, можно сказать, участок боевых действий…

Но оконное стекло на втором этаже вдруг хрустко рассыпалось, и из окна, как черт из табакерки, вывалился плотный, горбоносый, с заспанным лицом Сенька Шалый, одной рукой подтягивавший штаны, а второй — щелкавший затвором «тэтэшника».

«Все, — успел подумать Тишак, пока его холодные пальцы судорожно пытались выдрать из кармана застрявший наган. — Вот теперь — все… Мама дорогая».

Наткнувшись на чужака, Сенька выбросил вперед руку с пистолетом. Промахнуться не мог — до мента было не больше полутора метров. Тот даже инстинктивно головой задергал… Но вместо грохота тишину ночной улицы разорвал сухой щелчок. Осечка.

Ну что ж ты, Тульский-Токарев!.. Шалый дернул затвор и снова прицелился в темную фигуру… Снова осечка.

Тишак, завороженно глядя в черный зрачок дула, опять дернул головой, уклоняясь от невидимой пули. И словно во сне услышал собственный слабый голос:

— Э-эй!.. Стоять! Уголовный розыск!

Ну и нахал мент, удивился Сенька Шалый. Пустые руки, а еще орет посреди ночи… Он отскочил на пару шагов и в третий раз, уже в холодной злобе, щелкнул затвором.

Очнулся Тишак почему-то на земле, рядом тяжело дышал запыхавшийся Якименко. В последний момент он с разбегу сшиб оперативника на мостовую, и пуля Шалого просвистела над их головами. Сам Шалый, убедившийся в том, что ментовский ангел-хранитель сегодня на посту, улепетывал вниз по улице не хуже знаменитых бегунов братьев Знаменских.

— Куда ты голым задом наперед! — яростно выдохнул Якименко, вскакивая на ноги. — У него ж волына!

— Так не стреляла ж… — растерянно отозвался Тишак.

— Ладно. Потом поговорим. Сейчас есть дела поважнее.

Сенька Шалый бежал по улице не оглядываясь и время от времени петляя, чтобы преследователям было труднее целиться.

Так. Теперь подворотня… Он успел свернуть в спасительную тьму, но оттуда неожиданно грянул милицейский свисток. Ах ты… Оскалившись, Сенька наугад выстрелил и припустил дальше, к перекрестку. Уж там-то что-нибудь обязательно подвернется…

И точно!.. Издалека увидал Сенька ссутулившегося на козлах брички-развалюхи извозчика — вечного, как сама Одесса, прошедшего через все революции, реквизиции и оккупации…

— Конячник, стой!.. — Из-за сбитого дыхания грозности в голосе маловато получилось, но извозчик, одетый в какую-то хламину с капюшоном, встрепенулся, заозирался.

Леха Якименко, стучавший сапогами метрах в ста позади Сеньки, даже губу закусил от досады. Чтоб тебя, Шалый!.. Неужели опять уйдешь? Ну и везуха тебе!..

Примерился с колена по бегущему. Отрывисто рявкнул ТТ. Сенька, нелепо взмахнув руками, упал, но тут же вскочил и запрыгал дальше.

Извозчику творившаяся на ночных улицах катавасия явно была не по душе. Втянув голову в плечи, он изо всех сил хлестнул было сонную конягу. Дескать, ну вас, граждане уголовники и граждане начальники. Пуля, она завсегда пуля, от своих или от чужих. Особенно в таком веселом городе, как Одесса…

— Сто-о-ой! — орал Сенька Шалый, морщась от боли в раненой ноге. — Ох ты… Сто-ой, пристрелю!!!

Извозчик тронуться с места не успел, перед носом еще теплый от стрельбы ствол.

— Гони со всей дури! Даю голдяком!.. Удостоверившись в своем счастье, извозчик, или, по-одесски, балагула, от души вдарил вожжами по крупу клячи. Запели под ударами копыт булыжники. От скрипа видавшей виды пролетки, казалось, звенят окна в окрестных домах…

— Уходят!.. — Майор милиции Довжик аж привстал на переднем сиденье, следя за тем, как пролетка с Сенькой постепенно растворяется в недрах ночного города. — Давай!..