Избранные произведения о войне

Якименко без всякой симпатии взглянул на Фиму, но тут же соврал с простодушным выражением лица:

— Фима ошибся. То было не с мадам Коцюбой, а у Якова Бедовера.

— Во! — шлепнул ладонью по коленке Фима. — Вспомним за Якова Бедовера!

— Где прятали награбленное? — встрял, насупившись для полноты момента, Якименко.

Затравленный взгляд Сеньки Шалого заметался по комнате.

— Награбленное? — наконец выдавил он из себя.

— Нет, заработанное честным трудом! — рявкнул Фима. — Хватит Клару Целкин строить!

— Не знаю я ничего! — взвыл Сенька. — Вы других спрашивайте! Я не знаю!..

С полминуты Фима и Якименко молча смотрели, как Шалый, оскалив щербатый рот, дергая головой и вращая глазами, сползает со стула на пол и бьется, стараясь, впрочем, не травмировать раненую ногу. Наконец Фима взял его за шиворот.

— Сеня! — душевно произнес он. — Друг!.. Не дай бог, конечно… Шо ты мне истерику тут мастыришь? Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись! Ты вже ж с себе наговорил с вышку. Теперь тяни на снисхождение пролетарского суда. Мудрое, но несговорчивое.

— Других спросите! — жалобно протянул Сенька, но биться перестал. — Не знаю я…

Устало вздохнув, Фима присел перед Шалым на корточки. В его прозрачных глазах плескалось искреннее сочувствие.

— Сема, верни награбленное в мозолистые руки. Тебе еще с них кушать — подумай сам…

— Да шо ж такое, а… — Омельянчук, отдуваясь, пытался отцепить от стопки намертво въевшийся в нее дырокол.

— Дай я тебе прострелю эти несчастные дырки, — улыбнулся Гоцман.

Начальник УГРО, раздраженно сопя, отшвырнул папку вместе с дыроколом, поднял глаза на подчиненного.

— Объясни мне только одно… — начал Гоцман.

Но ему помешал сияющий Якименко, ворвавшийся в кабинет без стука.

— Разрешите, Андрей Остапыч?.. Давид Маркович, Сенька Шалый раскололся! По семи эпизодам! И схованку, где заховали все бебехи, выдал!

— Так хватайте ноги в руки и тараньте его до того места, пока теплый! — рявкнул Гоцман. — Бикицер!

— Я уже отправил его с Фимой! — радостно закивал Якименко. — Дождусь грузовик и тоже поскочу!

Лицо Гоцмана потемнело.

— Шо значит «отправил его с Фимой»?! — взревел он. — Кто такой Фима?! Он сотрудник или кем?!

— Так я ж под конвоем, — растерянно пролепетал капитан.

Гоцман досадливо махнул на него рукой — проваливай!.. Плотно закрыл за Якименко дверь и повернулся к Омельянчуку.

— Нет, мне это начинает сильно нравиться, — заметил молчавший до этого Омельянчук. — Отправил его с Фимой! А?!..

— За Фиму помолчим, — махнул рукой Гоцман, — ты лучше объясни, какой гэц тебя с утра укусил?..

— Жуков едет. — Омельянчук коротко взглянул на портрет над своим столом и вздохнул. — Под Помошной за пять минут до его эшелона рванули рельсу… И провода, подлюки, все пообрывали.

Гоцман присвистнул, потом рассудительно пожал плечами:

— Так это пусть у «Смерша» [91] штаны преют.

— Или, — согласно кивнул Омельянчук, но тут же завелся снова: — А у нас здесь тихая полянка с лебедями, да?! Щипачи присматривают за мокрушниками…

И обмяк, успокоился, сел в кресло и поискал глазами дырокол.

— Ладно, иди. Докручивай Шалого и займись гоп-стопом на Арбузной. Час назад обрадовали…

Видавший виды серый «Опель-Адмирал» притормозил на некотором расстоянии от места происшествия. Где именно это место располагалось, Гоцман увидел издалека. Там пульсировала, размахивала руками, гомонила толпа любопытных. Мокрый от жары и напряжения оперуполномоченный Тишак честно пытался опросить свидетелей, но вместо этого получал кучу самых разнообразных сведений одновременно по меньшей мере от десяти человек. Вторая толпа, не такая людная, но тоже красноречивая, обступила медицинский фургон, куда под руководством судмедэксперта Арсенина грузили тела убитых. На проезжей части, опустившись на корточки, орудовал криминалист, немолодой усатый молдаванин Черноуцану. Его от напора любознательных горожан ограждали трое милиционеров.

Гоцман неспешно двигался к толпе. В нее только что влилась торговка семечками, логично рассудившая, что среди такого множества людей всегда найдутся голодные.

— Семачка, семачка! Жирна та хрустяща! — голосила она. — Лушпайки сами сплевутся!.. Семачка!

— За что семачка? — осведомился Гоцман.

— За пять.

— А шо так кусается?

— Хай за три, но с недосыпом.

— За четыре с горкой… — Гоцман вынул кошелек и кивнул на убитых: — Кто их так?

— А я знаю? — пожала плечами торговка. — Семачка-то, посмотрите, як прожа-арена! Як ото-обрана…

Кинув торговке две монетки и ссыпав семечки в карман, Гоцман двинулся дальше. Тишак, изнемогая под натиском любопытных, жалобно повторял как заведенный: «Те, кто свидетели, стоят на месте. Остальные отойдите. Вы мне мешаете. Отойдите…»

Завидев Гоцмана, он умолк. Толпа тоже заметно притихла.