Избранные произведения о войне

— А-а-а, это там где русский солдат был изображён с головою льва, а генерал вовсе без головы?.. — улыбнулся Арчи. — Конечно, помню.

— Так вот, — Черчилль вынул изо рта сигару и помахал ею в воздухе. — Генералы во время войны проходят жёсткий отбор, и прольётся немало крови, прежде чем определится лучший. А солдаты, они защищают свой дом, свои семьи и свой уклад. Они будут воевать, Арчи.

— Согласен, — кивнул сэр Арчибальд. — Считаю, с военной точки зрения ты прав. А если посмотреть с политической?

Сэр Арчибальд заседал в парламенте, и его стремление повернуть вопрос из военной в политическую плоскость было понятным.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Черчилль.

— Я опасаюсь, Уинни, что Сталин, почувствовав, что под ним зашаталось кресло, а в случае военного поражения так и будет, решится заключить мир с Гитлером. Конечно, ему придётся пойти даже на территориальные уступки, но это возможно, Уинни.

— В принципе да, — после короткого раздумья согласился Черчилль. — Но ты сбрасываешь со счетов личность Гитлера. В своей политике он исповедует принцип верности обещаниям. Плюс вдобавок его расовая теория о неполноценности славян и стремление захватить их земли…

— Но, Уинни, теория — это теория, а политика это нечто другое, — возразил Арчи. — На определённых условиях они могут договориться…

— Нет, — с сомнением покачал головой Черчилль и поинтересовался: — Арчи, ты что-нибудь слышал о линии А-А?

— Нет, — оживился сэр Арчибальд. — А что это?

— А то, что по последним данным в окружении фюрера царит эйфория, и он поговаривает об окончании войны на линии Архангельск — Астрахань.

— Так… — покачал головой сэр Арчибальд. — Если принять во внимание стремление японцев захватить Сибирь, следует вывод: Сталин на такие условия не пойдёт и будет воевать до последнего…

— Вот и я так считаю, — согласился со старым другом Черчилль и снова пыхнул сигарой…

* * *

Стратегическое шоссе, ведущее через лес, было пустынным. В нескольких местах на обочине слабо дымили догоравшие после недавней бомбёжки грузовики, но основной поток отступавших уже прошёл, и на дороге лишь кое-где ещё виднелись одинокие фигуры.

Последними тянулись двое смертельно усталых бойцов, упрямо волочивших за собой «максим». Одним был здоровяк Федька Медведь, а второго — худого, но жилистого, звали Яшка Соломин. Одной рукой держась за хобот, они тащили пулемёт, а в другой каждый нёс ещё по два цинка снаряжённых пулемётных лент.

Красноармейцы шли из последних сил, но при этом Медведь молча шагал, по-бычьи наклонив стриженную под «ноль» голову, зато Яшка, тоже уставший донельзя, непрерывно балагурил:

— Нет, Федя, ты мне скажи, зачем мы его тащим? — Соломин в сердцах сильнее дёрнул за хобот, и пулемёт, подскакивая на выбоинах, покатился чуть быстрее. — Давай поставим вон под те кустики и пойдём себе…

— Ага, а военному трибуналу ты что скажешь?.. За потерю оружия… — неожиданно добродушно прогудел Фёдор.

— Да где ты, Федя, тот трибунал видел? — Яшка мотнул головой, показывая на пустынное шоссе.

— На тебя найдётся, — всё с той же интонацией отозвался Фёдор.

— Ну ладно, — притворно согласился Яшка. — Тогда придём и скажем, бомбой как шарахнуло…

— А мы контуженные, да? — криво усмехнулся Фёдор.

— Нет, Федя, мы с тобой чокнутые, — начал было Яшка, но тут же оборвал себя на полуслове, потому что рядом на обочине шевельнулись кусты, и тихий голос, долетевший оттуда, позвал:

— Товарищи…

— Это ещё что за цабе?.. — удивлённо протянул Яшка, глядя, как из кустов вылезает тщедушный красноармеец.

А тот, подойдя почти вплотную к пулемётчикам, неожиданно спросил:

— Товарищи, вы отступаете?

— Нет, к Берлину подходим! — зло огрызнулся Яшка.

— Я не о том… Другие же бегут… — вполне здраво пояснил боец и, двумя руками перехватив почему-то бывший при нём скрипичный футляр, коротко выдохнул: — Можно мне с вами?

Пулемётчики удивлённо переглянулись, и Яшка, только теперь углядев семитские черты бойца, фыркнул:

— Смотри, Федя, жидок с балалайкой…

— Это не балалайка, это скрипка… — уточнил странный красноармеец.

— Один хрен, не стреляет, — ругнулся Яшка и грубо кинул: — Ты вообще кто такой?

— Я?.. Я Борис Вайнтрауб… Меня призвали, а я консерваторию кончал, и меня в самодеятельность определили. Мы с концертом выступали, а тут началось…

— Где ж остальные балалаечники? — насмешливо поинтересовался Яков.

— Не знаю, — скрипач мелко затряс головой. — Нас уже мало оставалось, машину разбомбило, мы пешком шли, а тут налёт, я испугался, убежал в лес, а когда вернулся, никого…

— Хватит ныть. Раз боец — воевать надо… — внезапно вмешался Фёдор и, повернувшись к Якову, сказал: — Отдай ему цинки, подносчиком будет…

Это решение было принято безропотно, и через пару минут Фёдор с Яковом уже веселее тащили пулемёт, а за ними, с четырьмя связанными попарно и для удобства повешенными на плечи цинками едва поспевал отыскавший попутчиков Борис…

Так они прошагали ещё примерно с километр, и вдруг Медведь зло выматерился:

— Всё, туды его растуды, не пойду дальше!

— Федя, ты чего это?.. — всполошился Яшка.