Избранные произведения о войне

И пока они ожидали, кто-то из делегатов шепотом сказал:

— Я был у большевиков в плену, так у их там тоже сплошь комиссары. И у французов. У которого мы сьодни были, тоже комиссар. Може, весь свет в большевицку сторону движется?

— И итальянцы, похоже, тоже сочувствуют большевикам. Гляди, какую домину им пожертвовали, — сказал шахтер.

— У их, капиталистов, все на грошах держиться. Купили хату, и усе. Коммерция! — не согласился Дзюндзя.

— Читал вывеску? «Комиссия по репатриации». И по-нашему есть, — возразил шахтер. — Получается, Лига Наций помогает и большевикам. А что с нас, голодранцев, возьмешь? Какие гроши? А переправить в Россию надо тыщи и тыщи таких, как мы. Нет, тут дело не в коммерции. Тут политика. А то и просто сочувствие. Может, оно еще не вывелось на белом свете.

Услышав приближающиеся по второму этажу шаги, они смолкли.

К ним по лестнице спустились высокий, рыжеволосый, с жесткими, как сапожная щетка, усами, мрачный норвежец Нансен, следом за ним — уже знакомый делегатам Колен и третий, румянощекий юноша-переводчик. Они остановились сразу же возле перил лестницы, и норвежец, коротко, но внимательно оглядев всю компанию русских солдат, обращаясь к ним, произнес несколько фраз на непонятном им языке. Юноша тотчас перевел его слова:

— Рад приветствовать вас от имени Лиги Наций и от моей Комиссии по репатриации, которая называется «Помощь Нансена». Нансен — это я. Не я назвал ее так, но я горжусь этим и буду изо всех сил стремиться помогать всем тем, кто оказался на чужбине в беде. Можете обращаться ко мне «Господин Нансен», можете, если запомните, Фритьофом. Фритьоф — так звучит мое норвежское имя. Надеюсь, я достаточно полно вам представился?

После этого норвежец поздоровался с каждым за руку.

— Теперь я хотел бы услышать, с какой бедой вы пришли к нам?

И снова вперед попытался выступить бородатый шахтер. И он, и остальные двое делегатов уже поняли, что Дзюндзя косноязычен, порой выражается непонятно, но невероятно упрям, и с намеченного пути его невозможно свернуть. Этим он и нравился. Ему бы чуть больше грамотности, и он был бы хорошим вожаком. Дзюндзя не хотел отдавать власть в чужие руки: он придержал шахтера за пояс шинели и сам стал впереди.

— Нам бы в Советску Рассею. Весна пришла, сеять надо, а мы тут без дела. Большевики энту… амнисцию объявили. Всем без разбору. А наш командуючий Петро Николаевич ни в какую. Надеется снова походом на Советы иттить. Хто хочет, пущай. У кажного своя голова, мы никого не неволим. А в большости народ до дому хочет. Нету больше силов по чужим углам скитаться. Бабы, сами знаете, не сумеють до путя с землей совладать. И так получается, шо к зиме голодать придетца.

Выслушав переводчика, Нансен что-то долго ему говорил.

— Господин Нансен понимает ваши заботы. Он недавно был в Советской России, сам все видел и понял, что уже давно надо кончать вам воевать и налаживать мирную жизнь.

— Во! Вы энто понимаете, а Врангель пока еще до энтого не додумався. Обозвав нас дезентирами и предателями. А якие ж мы предатели, ежли всем сердцем за Рассею. А какое в ей управление будет, так, може, и мы шо-то присоветуем, подскажем, — изложил свои мысли Дзюндзя. И заключил: — От всего нашего обчества просим вас подмогнуть нам попасть до дому.

— А, собственно, конкретно, в чем проблема? — спросил Нансен.

— Пароход нужен. Врангель не хочет нас выпускать, и французы, те тоже говорять, шо у их нету денег нанять пароход. Брешуть, конечно: весь наш рассейский флот задарма до своих рук прибрали, а нас всего-то через Черное море переправить — денег нету.

— И много вас?

— Трудно сказать. Около тыщи, энто те, про которых мы знаем. А еще в Галлиполи, в Катладже, та й до острова Лемнос тоже, надо думать, большевицки листовки долетели. Много чи мало нас? Я так думаю, шо почти половина тех, хто с Врангелем пошел, уже раскаялись и до дому рвутся. Так шо желаючих много будет, в один пароход усех не затрамбуешь, — выложил свою арифметику Дзюндзя, после чего вдруг жалобным, почти нищенским голосом добавил: — Вы уж, вашее превосходительство, поспособствуйте нам. Неохота в чужих краях без пользы пропадать.

— Я понял вашу просьбу, — сказал Нансен. — Кое-какие хорошие новости у меня для вас есть. Но я пока не хотел бы их разглашать. Надеюсь, уже в ближайшее время вы их узнаете. Но для этого я еще должен побывать в Париже, кое-что согласовать с французским правительством.

И все четверо разочарованно вздохнули.

— Так получается, шо ничого хорошего вы нам сейчас не скажете? — спросил Дзюндзя.

— Пока не скажу. Но сегодня вечером я уезжаю. Завтра вечером — в Париже. Послезавтра к вечеру я сообщу вам все, до чего сумел договориться. Послезавтра в такое же время приходите сюда, и, надеюсь, мой заместитель господин Колен сообщит вам хорошие новости.

— Через три дня? — спросил Дзюндзя.

— Потерпите, — попросил Нансен.

— А ну, ежели Врангель рогами упрется? — спросил Дзюндзя. — Он… энто… с фанаберией.

— Ничего. И с Врангелем все как-нибудь уладим, — пообещал Нансен. — Так что потерпите. Всего три дня. Дольше ждали.