Избранные произведения писателей Дальнего Востока

— Уж не пришла ли ты в сопровождении того самого парня — твоего земляка, а? — спросила она.

— Не говори ерунды, — зарделась Нямжав и быстро юркнула в постель.

Норжма не стала допытываться и погасила свет — наутро им обеим надо было рано вставать на работу.

Нямжав закрыла глаза. Но сон не шел. В памяти мелькали события минувшего вечера: то возникал образ Сонома, улыбающегося и поглаживающего усы, то чистые, ясные глаза Дондова. Затем вдруг она видела сноп ярких огней в небе... Перед мысленным взором во всем великолепии предстали родные степные просторы. Потом всплыли картины минувших лет: Нямжав перебрала в памяти все четыре года, которые прошли с тех пор, как она покинула степь...

* * *

Порывы осеннего суховея пригибали к земле высокие травы. Под жаркими лучами солнца овцы жались друг к другу. К полудню зной усилился. На вершине холма, откуда просматривалась почти вся долина с пасшимся на ее лугах скотом, стояла босая девушка в поношенном тэрлике, с коротким кнутом в руке. Она звонко пела:

Среди всех людей
Самые эксплуатируемые —
Мы, женщины.
Надо жизнь менять,
Надо учиться,
Надо идти в жизни
Другой дорогой.

Это была не кто иная, как Нямжав, приемная дочь самого крупного богатея в округе — Балдана, хозяина тысячи овец. Ей хотелось пить, но в стаде одни стельные овцы и козы, даже подоить некого. А утром в спешке она не успела выпить даже чашку чая. К полудню жажда измучила ее. В долине, увы, ни ручейка, ни ключа. Пришлось пить молоко козы, у которой нет козлят. От этого напитка во рту совсем пересохло. Не помог и взятый в рот камешек: Нямжав отбросила камень и, чтобы как-то отвлечься и скоротать время, запела песню.

Семья у Балдана небольшая: единственная дочь несколько лет тому назад уехала с каким-то даргой в Улан-Батор.

Иногда она приезжает к родителям погостить.

Нямжав в три года осталась без матери, а в семь — без отца. Балдан удочерил ее. С шести лет Нямжав уже пасла ягнят и козлят, с одиннадцати и по сей день — овец и коз. Сейчас ей восемнадцать лет, но, кроме этих вот пастбищ, она ничего не видела. Сомонные власти несколько раз требовали, чтобы Балдан отдал ее в школу, но тот ссылался на обилие скота, нехватку рабочих рук, писал жалобы и заявления в разные инстанции и в конце концов настоял на своем.

Нямжав от рождения была хорошенькой, к шестнадцати годам она стала настоящей красавицей. Местные парни, все как один, были влюблены в нее.

Но Балдан вовсе не собирался отдавать Нямжав замуж за кого попало. Ему нужен был зять-работник, пусть из бедняков, но чтобы он ценил свалившееся ему на голову богатство и чтобы у него было поменьше родственников...

После долгих наблюдений за ухажерами его выбор пал на Дорлига по прозвищу «Творожный Нос». Нямжав точно не знала, почему его так прозвали. Возможно, потому, что у него был бугристый, красный нос. Помнится, прошлым летом, когда Дорлиг приехал к ним принимать жеребенка, кто-то из соседских парней, повздорив с ним, стал кричать, что так даст Дорлигу по его творожному носу, что тот рассыплется и на его месте останется дыра.

Дорлигу было около тридцати лет, но он все еще ходил холостым. Во всей округе слыл он прекрасным и непревзойденным арканщиком. Дорлиг объезживал самых диких, самых свирепых лошадей. Нямжав слышала, что у него не было ни кола ни двора, не было и родных.

Прошлым летом как-то у Балдана собралось много народу из ближних и дальних аилов. Во время пиршества Дорлиг похвастался, что может заарканить самого «Рыжего» — необъезженного молодого жеребца из косяка, принадлежавшего Балдану. Спины Рыжего еще не касался никто. Только ветер. Узды он не знал и слыл самым вольным, самым диким конем во всей округе.

Никому даже в голову не приходило поймать и взнуздать его. Дорлиг пошел на риск, чтобы добиться расположения Нямжав. Балдан не препятствовал: ему тоже хотелось посмотреть Дорлига в деле. Парни, подогретые архи[85] и кумысом, повскакали на коней, быстро собрали табун Балдана и пригнали его на лужайку перед юртами. Когда Дорлиг сел на свою неказистую гнедую кобылу — даже иноходца ни у кого не попросил, гордец! — и взял из рук мальчика-табунщика укрюк[86], раздались смешки.