Будь это пораньше, наверное, зевак бы собралось! Но сейчас была глубокая ночь и ни души кругом. Только над мрачной громадой горы Пультхасан ярко светит луна. Может, она тоже смеется над его увечьем и беспомощностью?
— Ли-собан!
Он вздрогнул. Это Чотче выбежал во двор. Тревога сжала сердце Ли-собана: как бы эти дьяволы... Он бросился к Чотче и схватил его за шиворот. Мальчишка рванулся.
— Гады, гады! — кричал он во все горло и старался вырваться, но, чувствуя, что его крепко держат, принялся колотить Ли-собана кулаками.
— Пусти, ты!
— Чотче, Чотче! Не надо так, детка, нельзя, — уговаривал Ли-собан, — ведь прибьют тебя, слышишь ли, прибьют!
— Ну и пусть бьют, пусть бьют, негодяи!
Извернувшись, он ткнул Ли-собана головой в грудь. Ли-собан опять опрокинулся на спину. Чотче подбежал к чиге с травой, выхватил серп и метнулся к дому.
— Куда ты! — Ли-собан рывком настиг его, схватил его за ногу.
На шум во дворе, видимо, сообразив в чем дело, выбежала мать Чотче с дверным засовом в руках.
— Ну, бесенок! Чего тебе не спится, чего буянишь тут?
— А зачем эти негодяи приходят в чужой дом и буянят?
В доме, точно разряды молний, трещали удары. Ли-собан похолодел: выскочат эти черти сюда, ведь несдобровать Чотче, покалечат. И он снова вспомнил, как схватился с помещиком и как ему сломали ногу. Неужели подобное несчастье обрушится на этого ребенка? Ли-собан катался от ударов Чотче, но не выпускал его ноги. Из носа у него закапала кровь. Вдруг Чотче опомнился, увидел, что натворил, и отвернулся, всхлипывая и тяжело дыша. Ли-собан поднялся, обнял Чотче и заплакал.
Взволнованная Сонби вбежала на задний двор.
— Мама!
Мать плела соломенные маты для крыши и, обирая с пучков оставшийся рис, ссыпала его в черпак[43]
. Она вопросительно посмотрела на запыхавшуюся дочь.— Ну что? Небось напутала что-нибудь и тебя выругали?
Сонби покачала головой и приникла к ее уху:
— Мама, там... в усадьбе... ссорятся хозяйка и вторая жена из Синчхоня... И сам хозяин разбушевался!
Шепот защекотал ухо матери, она слегка отстранилась и вздохнула.
— Только и знают, что ссориться. Кому же на этот раз досталось?
— Раньше все хозяйке попадало... А сегодня вот избил вторую жену. Так жалко бедняжку! — Она машинально опустила руку в черпак с рисом и, помешивая, смотрела, как зернышки струятся сквозь пальцы.
— Ну уж содержанку бьют — ладно, но где это видано, чтобы истязать законных жен? — ворчливо проговорила мать.
Она внимательно посмотрела на возбужденную Сонби: щеки пылают, глаза блестят...
— Ты же слышала, мама, — возразила та, — что она не по своей охоте пошла в содержанки? Отец за большие деньги продал ее. Что же ей оставалось делать?
— Да, слышала... Нет ничего на свете страшнее денег!
Мать глянула на притихшую Сонби, и ее вдруг охватила тревога: что-то будет с Сонби? Ведь она так выросла! Этой весной на ее чистых, но обычно бледноватых щечках заиграл румянец, да и вся она как нежный, готовый распуститься бутон!
— Что же ты, сидишь, а белье, наверное, еще не накрахмалила! — спохватилась она.
— Успею еще.
Сонби медленно, с явной неохотой поднялась, взглянула еще раз на черпак с рисом и рассмеялась.
— Мама! Если этот рис растолочь, тут, пожалуй, целая маленькая мерка будет!
— Ну, ну, беги беги!
— Угу.
Сонби поставила черпак и убежала. Мать задумчиво смотрела ей вслед.
«Как быстро летит время!» — вздохнула она.
Сердце ее сжималось при мысли, что недолго уже осталось Сонби беззаботно резвиться.
Она вытянула свои натруженные руки и стала разглядывать их. Пальцы в кровь исколоты соломой. И снова она вспомнила мужа. Если бы он был жив! Хоть и небогато жили, но разве при нем приходилось ей плести солому для крыши или чинить плетень? Особенно весной все работы вместе с ним казались ей легкими, все у них спорилось. Как беспечально жилось ей тогда!
Умер муж — и все теперь приходится делать самой. При муже она понятия не имела, что значит заботиться о метле для двора или о глине для обмазки стен — все было для нее приготовлено. Сейчас никто ничего за нее не сделает! А кто поможет ей покрыть крышу? Эта забота не давала ей покоя. В прошлом году не перекрывали, и местами, в провалах, уже проглядывала трава. За несколько бессонных ночей она приготовила четыре пучка соломенных веревок и до завтра закончит плести маты. Но чтобы поднять их на крышу, привязать к коньку, нужны мужские руки! Кого просить?
Она встала.
— И зачем ты оставил меня, зачем ушел один? — прошептала она с тоской и обвела взглядом деревню.
Куда ни глянь — все новенькие крыши, сверкающие яркой желтизной под лучами палящего прямо над головой солнца!
И опять нахлынули воспоминания.
Как тяжелы были последние дни мужа! До последнего вздоха он был в сознании, но так и не рассказал ничего. Потом вдруг захрипел... и перестал дышать.