Избранные произведения. т.1

существующих вне его, и определяется ими к таким действиям,

которых требует общее состояние внешних вещей, а не самая

природа его, рассматриваемая единственно сама в себе.

Вот то, что я обещал доказать в сх. т. 18 этой части. Отсюда

явствует, что известный закон, запрещающий убивать животных,

основан более на пустом суеверии и женской сострадательности, чем

на здравом разуме. Разум учит нас, что необходимость искать того,

что нам полезно, связывает нас с людьми, а не с животными или

вещами, природа которых отлична от человеческой: по отношению к

последним мы имеем то же право, какое они имеют по отношению к

нам. Мало того, так как всякое право определяется добродетелью или

могуществом каждого, то люди имеют гораздо большее право над

животными, чем животные над людьми. Я не отрицаю, однако, что

животные чувствуют, а отрицаю только то, что будто бы вследствие

этого нельзя заботиться о собственной пользе, пользоваться ими по

произволу и обращаться с ними так, как нам нужно; ибо они не

сходны с нами по своей природе, и их аффекты по своей природе

различны от аффектов человеческих (см. сх. т. 57, ч. III).

Остается еще показать, что такое справедливое и несправедливое,

преступление и, наконец, заслуга. Об этом см. следующую схолию.

552

 

Схолия 2. В Прибавлении к первой части я обещал объяснить, что

такое похвала и порицание, заслуга и преступление, справедливое и

несправедливое. Что касается до похвалы и порицания, то я изложил

это в сх. т. 29, ч. III; об остальном должно будет сказать здесь. Но

прежде следует сказать несколько слов о естественном и

гражданском состоянии человека.

Каждый существует по высшему праву природы, и,

следовательно, каждый по высшему праву природы делает то, что

вытекает из необходимости его природы. А потому каждый по

высшему праву природы судит о том, что хорошо и что дурно, по-

своему заботится о собственной пользе (см. т. 19 и 20), мстит за себя

(см. кор. 2 т. 40, ч. III) и стремится сохранить то, что любит, и

уничтожить, что ненавидит (см. т. 28, ч. III). Если бы люди жили по

руководству разума, то каждый (по кор. 1 т. 35) обладал бы этим

своим правом без всякого ущерба для других.

Но так как люди (по кор. т. 4) подвержены аффектам, далеко

превосходящим способность или добродетель человека (по т. 6), то

часто они влекутся в разные стороны (по т. 33) и бывают противны

друг другу (по т. 34), нуждаясь между тем во взаимной помощи (по

т. 35). Поэтому, для того чтобы люди могли жить согласно и служить

друг другу на помощь, необходимо, чтобы они поступились своим

естественным правом и обязались друг другу не делать ничего, что

может служить во вред другому. Каким образом может произойти

это, а именно, чтобы люди, необходимо подверженные аффектам (по

кор. т. 4), и притом непостоянные и изменчивые (по т. 33), могли

заключить между собой обязательство и иметь друг к другу доверие,

это ясно из т. 7 этой части и т. 39, ч. III, а именно из того, что всякий

аффект может быть ограничен только аффектом более сильным и

противоположным ему и что каждый удерживается от нанесения

вреда другому боязнью большего вреда для себя. При таком условии

общество может утвердиться только в том случае, если оно присвоит

себе право каждого мстить за себя и судить о том, что хорошо и что

дурно. А потому оно должно иметь власть предписывать общий

образ жизни и установлять законы, делая их твердыми не

посредством разума, который (по сх. т. 17) ограничить аффекты не в

состоянии, но путем угроз. Такое общество,

553

 

зиждущееся на законах и власти самосохранения, называется

государством, а люди, находящиеся под защитой его права, —

гражданами.

Отсюда легко понять, что в естественном состоянии нет ничего,

что было бы добром или злом по общему признанию, так как

каждый, находящийся в естественном состоянии, заботится

единственно о своей собственной пользе и по собственному

усмотрению определяет, что добро и что зло, руководствуясь только

своей пользой, и никакой закон не принуждает его повиноваться

кому-либо другому, кроме самого себя. А потому в естественном

состоянии нельзя представить себе преступления; оно возможно

только в состоянии гражданском, где по общему согласию

определяется, что хорошо и что дурно, и где каждый должен

повиноваться государству. Таким образом, преступление есть не что

иное, как неповиновение, наказываемое вследствие этого только по

праву государственному; наоборот, повиновение ставится

гражданину в заслугу, так как тем самым он признается достойным

пользоваться удобствами государственной жизни. Далее, в

естественном состоянии никто не является господином какой-либо

вещи по общему признанию, и в природе нет ничего, про что можно

было бы сказать, что оно есть собственность такого-то человека, а не

другого; но все принадлежит всем, и вследствие этого в естественном

состоянии нельзя представить никакого желания отдавать каждому

ему принадлежащее или брать чужое, т.е. в естественном состоянии

нет ничего, что можно было бы назвать справедливым или