Избранные произведения. Том 1

– Я и приехала-то из-за неё. Захворала ведь голубушка моя. Начала вдруг сохнуть. Наши врачи не знают, что и предположить. Сама-то, видно, чует недоброе, – продолжала старушка, утирая глаза рукавом халата. – Сядет у окна и смотрит, да так печально, словно птица в неволе. Всё расспрашивает о своих прежних больных: где, мол, тот да этот? Прежде она никогда не бывала такой печальной… – Тётя Аксюша опять утёрла слёзы рукавом. – Однажды вечером сидит у окошка, в руках журнал. Подошла я к ней, говорю: «Не читай в сумерках, глаза испортишь». – «Здесь, отвечает, напечатана статья нашего Абузара Гиреевича… Пишут, он теперь в Казани работает, большой учёный». Наутро собрала я узелок – и в дорогу. Чего медлить? Я теперь на пенсии, сама себе хозяйка. Она, голубушка, хотя и не говорила, что хотела бы показаться вам, да я ведь понимаю её по взгляду, тридцать лет проработали вместе. В Москве зашла к Феде. Помните, лежал рядом с вами безрукий офицер? Теперь он большой инженер. Взял мне билет до Казани, проводил. У него сохранились все адреса фронтовых друзей, а вашего адреса почему-то не оказалось. «Ладно, – сказала я ему, – врач – всегда на виду у народа, приеду в Казань – разыщу». Вот и нашла.

Аксинья Алексеевна вытащила из кармана бумаги, завёрнутые в платок, передала профессору. Абузар Гиреевич, надев очки, пробежал их, вздрогнул.

«Необластома правого лёгкого», – прочёл он диагноз. Это же, говоря попросту, предположение злокачественной опухоли. Правда, врачи поставили знак вопроса. Но они могли сделать это лишь для утешения Галины Петровны.

Секунду стоял профессор словно оглушённый. Но и через полчаса, когда он приступил к очередной лекции, в мозгу его вертелось это страшное слово: «необластома».

4

Не закончив по-настоящему лекции, профессор уехал домой. Хорошо зная, что Абузар Гиреевич человек внимательный и не бросает слов на ветер, Гульшагида была уверена, что приглашение, переданное ей, – побывать у Тагировых – не отменяется.

Всё же она беспокоилась, зашла к ассистенту профессора – Вере Павловне Ивановой, спросила, что случилось с профессором во время лекции. Веру Павловну, ту самую, за которую профессор когда-то хлопотал перед министром, Гульшагида знала ещё со времён студенчества: они учились вместе, дружили. Вера шла на два курса впереди, но случилось так, что обе девушки были избраны членами комитета комсомола, они часто встречались и на шумных заседаниях бюро, и на комсомольских собраниях. И вот Верочка стала уже Верой Павловной – кандидатом медицинских наук, ассистентом известного профессора – и на время учёбы на курсах усовершенствования – практическим руководителем Гульшагиды. Это не мешало им оставаться близкими подругами. Маленькая светловолосая Вера Павловна казалась немного подросшей – теперь она носила туфли на очень высоких каблуках. Но пухлые, словно детские, губы, крохотная родинка на правой щеке, изящная фигура – всё было как у прежней Верочки. Только речь её стала менее торопливой, говорила она уже не захлёбываясь, голос ровный, ясный.

– Я сама расстроена неудачной лекцией Абузара Гиреевича, – ответила Вера Павловна на вопрос Гульшагиды. – Не знаю, что и подумать.

– Может, в семье что-то случилось? Я слышала, будто приехал Мансур…

Гульшагида постаралась произнести это имя так, чтобы в голосе не прозвучало ни малейшего волнения: ведь Вера Павловна знала о её девичьем увлечении.

– Я и о Мансуре ничего не слышала, – удивлённо подняла брови Вера Павловна. – Видно, отстаю от жизни. Давно он приехал? Один или с семьёй?

– Не знаю… Я ведь тоже не уверена…

И всё же по невольно дрогнувшим ресницам подруги Вера Павловна почувствовала, как тяжело Гульшагиде. Но чем помочь ей? В этом случае нельзя ни утешить, ни посоветовать, ни защитить, ни осудить. Можно только сказать: не приведи бог такой любви.

– Гулечка, спустись в терапевтическое отделение, там дело есть, – попросила Вера Павловна. – Я тоже скоро приду туда.

Из всех врачей терапевтического отделения Гульшагида лучше других знала Магиру-ханум, практиковалась у неё. Но Магиры-ханум не было в кабинете. Чтобы скоротать время, Гульшагида, держа руки в карманах халата, прошла в дальний конец длинного коридора, заставленного койками и цветами в кадушках. Настроение Гульшагиды окончательно испортилось. Она уже раскаивалась в том, что утром дала волю глупым чувствам. Ведь не девчонка семнадцатилетняя, пора бы научиться отличать белое от чёрного. Надо бы стерпеть, пересилить тоску, как пересиливала до сих пор. Зачем она, как дурочка, побежала к Федосеевской дамбе? Что это могло дать? До конца курсов осталось совсем не много времени. Если бы она каким-то чудом и встретилась с Мансуром, что толку в этой встрече? Только сердце растравила бы. В любом случае она не согласилась бы разрушить семью Мансура, – на чужом горе нельзя построить своё счастье. Лучше всего забыть о Мансуре.