Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Капсула вышла на поверхность и — исчезла под новый перезвон. Была ли она? Мы стоим на травянистом бугре, овеваемые теплым ветром. Впереди, за дальними холмами, заходит солнце. Вся местность здесь волнистая, с буераками и рощами, чем-то знакомая. Слева, на самой макушке бугра, не то мерцающая, не то пляшущая вышка из голубого металла. Да, именно пляшущая: она то складывается так, что площадка на острие оказывается на уровне травы, то, телескопически выдвигаясь, втыкается в небо с редкими плоскими облаками. И вышка, и облака эти с четкими, огненно подмалеванными низким солнцем краями… ба, вот мы где: на Соловецкой горке! Только теперь сюда не ведут асфальтовые аллеи, нет здания, да и вышка совсем не та. И главное — вокруг нет города.

Мы идем к вышке, лишь слегка приминая траву. Мы нагие — и это не конфузно; у мужчины с четким лицом и широко поставленными синими глазами только жетон-параллелограмм на левом запястье; у женщины такой же скрепляет уложенные в кольцо волосы.

Вышка опустила площадку к нашим ногам. Становимся на нее лицами к внешнему краю и к солнцу — мужчина и женщина по обе стороны от меня — беремся за руки. Площадка с нарастающим ускорением уносит нас в синеву. «Как же без биокрыльев?» — мелькает у меня опасливая мысль, но я тотчас прогоняю ее. Да, именно так, без биокрыльев, одной силой понимания — только и можно достичь места, куда мы стремимся. Под звон жётонов.

На предельной высоте площадка остановилась, оторвалась от наших ног — а мы полетели дальше. Сначала вверх, затем с переходом в параболу.

Двое поддерживали меня справа и слева. «Отпустите, я могу сам», — помыслил я. И они отпустили.

…Земля, деревья, вышка, чуть приметная тропинка в траве приближались — и вдруг перестали. Инерция, которая несла меня, вдруг сделалась моей. Управляемой устойчивостью полета. Я начал набирать высоту.

Не так и много понадобилось прибавить к учебниковым знаниям о тяготении, инерции, законах Ньютона, Галилея, Эйнштейна, его принципа эквивалентности (правда, с поправкой, что почти равны поля тяготения и инерции — почти!) — лишь чувственное, переполняющее сейчас мою душу блаженством откровение: Земля — живая. Живое существо. Тяготение — это ее отношение ко всему сущему на ней и поблизости. Отношение ясное и всеохватывающее, немного женское, немного материнское: ты — мой, ты — мое. Даже если что-то летит стремительно в далеком просторе — и то надо попытаться закружить вокруг себя на орбите или хоть искривить траекторию. И если понять такое отношение к себе — не в формулах для статьи, не в числах, а почувствовать телом, то оно становится и твоим.

Можно активно использовать неточность равенства тяготения и инерции (из-за чего и возможны все движения) — и быть силой, несущей себя.

Вот на какие высоты бытия забрасывают нас иногда сны нашего детства.

Мы заворачиваем на запад, в сторону солнца. Слева и позади остается широкая река с островами, выгнувшаяся здесь излучиной, — только нет через нее мостов; удаляется низменный левый берег в лугах и старицах — только нет там жилых многоэтажек, коттеджей, заводских корпусов; правый берег высок и неровен — но нету и здесь зданий, улиц, площадей, скверов… ничего нет. Исчезли, не нужны стали города. Какие города — мы ведь и сами не люди, трое безымянных, приобщившихся к сути всех процессов в материи; а облик прежний сохраняем лишь потому, что это красиво — быть человеком. Это традиция здесь.

Животные — целиком в царстве необходимости. Человек большей частью тоже, но меньшей — разумом-воображением, тягой к новому и созданием его — все-таки проникает в царство свободы; из-за того, что такое состояние — ни здесь, ни там — длится долго, оно ему кажется нормальным. А нормальное — вот оно: полная надвариантная свобода.

5

Позади остается центральная часть, в коей нет ни кварталов, ни старых храмов. Миновали слева невыразительный холм — без институтского здания глаголем, без улиц с многими названиями. Внизу заполненное тенью ущелье Байкового кладбища — без кладбища; впереди бугор Ширмы — тоже безо всего. Даже без названий.

…Но если сдвинуться немного назад по Пятому, он есть, мой город, во многих видах — от прекрасных до жалких. (И до радиоактивного пепелища тоже.) Он здесь и сейчас, никуда не делся. И живут там Кепкин, Алка Смирнова, мой батя, Ник-Ник, Уралов… даже Сашка и Люся, более свойские, близкие мне. И Тюрин, теоретически проникший дальше всех по Пятому, но на деле не сдвинувшийся с Нуля.

Э, что мне в них! Прощай, место наибольшей повторяемости, тянущее к себе мелкими воспоминаниями. Сейчас пролетим — и привет!

…Как я Кадмича-то вчера шуганул за «сандвичи Тиндаля», за упущенное из рук изобретение! С глаз прогнал. (А когда Уралов на него наседал, навязывал соавторство… А Радий корчился на глазах у всех, не зная, что делать, смотрел на нас — и на меня! — вопросительно и с надеждой, я его поддержал? Вступился? Какое! «Вы за других не думайте, вы за себя думайте». Я и думал «за себя».

Чего же ты хочешь от общества в целом, слагаемое, «единичка»?)