Избранные произведения. Том 2

Взбаламученная, помутневшая вода колыхалась неладными волнами. Народ, столпившись, ждал Стоволосьева. Уж уставали охотники лазать в воду да нырять, уж расходились бабы с пересудами. Мишка, увидев отца, бросился в сторону — нигде не мог найти он Илюхи.

Стоволосьев где прикрикнул, где ругнул, где всплакнул, потолкался, пошумел, и вот полезли опять в воду с баграми.

Теперь шли гуськом в разные стороны, вокруг всего пруда пройти решили, а на середину выехали опять в лодке и тоже поплыли кругами…

И незаметно уходило время, день кончался, наволакивался вечер. Прояснилось небо, молочно-серый пруд стал темным и глубоким.

По затоптанным, захлестанным берегам как белая тень опять бегала Антонина. То убегала к дому взглянуть на отца, то возвращалась сюда: пруд притягивал ее сильнее, чем отцовская комната. Там была еще жизнь, была еще надежда. Здесь темная смерть воцарилась неотвратимо, и замирало девичье сердце от мысли, что каждую минуту вода может отдать свою жертву.

Мгновеньями казалось Антонине, что ничего ей не оставалось больше, как броситься туда же, к брату, в эту воду и стать такой же, как он теперь, все равно, какой стать, только быть вместе, и уж начинала она выглядывать, где близ берега вода поглубже.

«С отцом останется Анна, я к брату…»

Но вместе с этим безнадежно-скорбным, темным и влекущим зовом смерти слышала она в себе слабый, вздрагивающий, тоненький иной голосок: будто на черно-матовом низком колокольном звоне дальнего монастыря вдруг звенел игрушечный детский колокольчик — серебристый, заливающийся, беззаботный.

И она отбегала от берега в парк и, бросаясь на траву, плакала избавительными, буйными слезами.

В один из таких приливов слез услышала Антонина, что по-новому как-то закричали над водой. Выглянула — увидела: бежит народ к одному месту, руками машет и лодка туда же плывет…

Полетела, не помня ног и земли.

— Барышню-то не подпускайте! — слышала, как крикнул кто-то.

Спины перед ней, спины…

Схватили ее под руки.

Потеряла память.

В темноте ярко пылали факелы над прудом. В полыхающем свете их как погибший герой лежал Дмитрий Сутулов. Спокойное, слегка удивленное лицо с крепко стиснутым ртом было закинуто. Руки, сжатые в локтях, как будто еще защищались. Все тело было вытянуто и напряжено.

С причитаниями выла над ним, стоя на коленях, какая-то баба.

Слободская ли или из усадьбы, спасать ли прибежала или мимо шла, только крепко зашибло ее горе, и были в воплях ее нежные, тоскующие слова.

Слушали ее, глядели на Дмитрия, опять слушали. Изредка встряхивал кто-нибудь волосами и, смахнув слезу, выкрикивал каким-нибудь словом свое горе. И опять в тишине раздавались вопли…

Вдруг расступились и торопливая чья-то рука оттянула вопленицу от Дмитрия. Еще кто-то оправил рогожи, которыми был покрыт утопленник.

Смолкло. Факелы приподняли выше.

По дорожке шла Анна.

Каменное лицо ее, испугавшее Стоволосьева, оставалось таким же. Но будто новые удары высекавшего это лицо молота нанесли на него новые извилины и впадины, чтоб усугубить выражение страдания.

И приникла сестра к брату…

Когда же встала, без слов и молитв окончив прощание, — закинутое лицо утопленника со стиснутым ртом, с напряженными удивленно чертами казалось более живым, чем лицо живой его сестры.

Будто весь остаток жизни, надежд и порывов, без жалости и без раздумья, как тяжелый и ненужный груз, как обидное бремя, тут же, в этот миг, отдала она безвозвратно ненасытимо алчной смерти.

И в этом было все ее прощанье.

Глава шестая

Поздно угомонились старики Стоволосьевы в этот тревожный день. Настя заснула мертвым сном. Поля, как всегда, закрутила на бумажки редкие свои волосы вокруг лба и одна легла под сатиновое голубое одеяло.

Иван ждал на дворе запоздавшего работника Федьку и злился, выглядывая за ворота:

— Опять, негодяй, лошадей загонит!

Собаку с цепи еще не спускал, пока не вернулся Федор. Иван всегда сам спускал на ночь собаку, это было последней его дневной работой, и, вставая на заре, сам же сажал ее на цепь — этим начинал свой день.

— Голову с меня снимет, чертов сын, — ворчал он на Федьку. — Сиди тут и жди, когда Полька уж легла, а завтра вставай чуть свет!

С досадой Иван уселся на крылечко. Душная, безлунная ночь стояла вокруг. Внезапная скука охватила его.

— Уж не загулял ли Федор? Боже упаси! Лучшая пара лошадей с ним, да и выручка за день.

Иван встал со ступенек и тяжкими шагами прошел в конюшню порасспросить извозчиков, не видали ли они в городе Федора.

Но двое мужиков, вернувшись уже давно, спали непробудно.

«Придется накласть мерзавцу в шею, да вон», — решил Иван и усмехнулся, вспомнив, как отец выгонял Настьку.

На улице загрохотала пролетка и послышались гулкие удары копыт о булыжник. Иван затрясся от злобы, предвкушая, как он проберет Федьку, и побежал в сенички за фонарем.

Федька бойко въехал в раскрытые, заждавшиеся его ворота и, пьяно ругаясь, повел лошадей в конюшню распрягать.