Избранные произведения. Том 2

— Кавказская армия верна царю, — он слегка поперхнулся перед этим словом, — и отечеству.

Его высочество встало, показывая, что доклад окончен.

Когда толстая спина Орлова была уже в дверях, его высочество еще что-то вспомнило.

— Зачем вы ко мне этого докторишку на прием допустили? Как его? Погосов? Поносов?

— Доктор Ослабов, ваше высочество. У него важные рекомендации из Москвы.

— Чего он хочет от меня? Чего он вообще хочет?

— Единственно из патриотических чувств желал представиться вашему высочеству.

— Откуда вы это знаете? Из его слов? Это тоже достоверный источник осведомления?

— Его бумаги, ваше высочество.

— Его бумаги? Его образ мыслей, вот что важно.

— Я имел с ним беседу. Вполне преданный патриот.

— Я не ретроград, вы знаете. Я либерал. Я благожелательно отношусь к реформам. Но пока война — никаких реформ. Кончим войну — тогда реформы… Но этот доктор Слабов…

— Доктор Ослабов, ваше высочество, — почтительно склоняя голову, прервал эту декларацию Орлов.

— Чего он хочет? Он толстовец? Он едет на войну и боится крови? Я ему высказал свои взгляды. Он был поражен. Он кончил естественный факультет в Петрограде. Чему их там учат? Вы слышите, я вас спрашиваю, чему их там учат?

— Резать трупы, ваше высочество, — сострил Орлов, изнемогая от нетерпения уйти отсюда скорей, чтобы не слишком опоздать к своей даме.

— Вы не лишены остроумия.

Жестокая улыбка проскользнула по губам его высочества.

— А живых людей резать не учат? — продолжало оно. — Фронт научит! Пошлите этого доктора на фронт, в Урмию, в наступление! И впредь мне таких институток в галифе не представлять!

Орлов поклонился и вторично направился к двери. На полпути ему еще раз пришлось остановиться.

— Да! Вы проходили по лестнице?

Едва сдерживая себя, Орлов ответил:

— Проходил, ваше высочество.

— Чем там пахнет?

— Не могу знать, ваше высочество!

— Там опять щами пахнет! Понюхайте! Никакой вентиляции! Халупа, а не дворец! Скажите, чтоб больше не пахло щами! Пусть жрут баранину.

— Слушаю, ваше высочество, — поклонился Орлов, задыхаясь от негодования на такое поручение и на такую задержку.

— Письменную сводку о… о… настроении армии представите завтра утром.

— Слушаю, ваше высочество.

«Опоздал! Опоздал! — думал Орлов, в третий раз, насколько мог, быстро направляясь к двери. — Будет сцена!»

На этот раз ему удалось уйти.

Спускаясь с лестницы, он потянул воздух ноздрями.

«Действительно, пахнет щами! И очень вкусными притом!» — подумал он, прислушиваясь, есть ли у него аппетит для ужина с Ниной Георгиевной.

— Наверх! — махнул он рукой шоферу по направлению к улице, где жила Нина Георгиевна, грузно влезая в лимузин и тотчас опуская занавески.

К Нине Георгиевне последнее время он ездил только по вечерам, ужинать, потому что весь город знал об его связи и вся улица наблюдала из окон за ним, когда он приезжал днем, к обеду.

II. Наступление! Наступление!

Почти ежедневно, часам к восьми, у Нины Георгиевны собирались на чашку чая. Засиживались поздно, а часто и до утра. С тех пор как Орлов стал ездить к ней по вечерам, она назначила точное время для приема — от шести до десяти. Оправдываясь в этом ограничении перед друзьями, Нина Георгиевна сверкала своими знаменитыми на весь Тифлис белками и говорила: «Надо же хоть чуточку пожить для себя», что надо было понимать: «После десяти ко мне приезжает Орлов». Ровно в десять «чашка чая» закрывалась, и тут, торопя гостей уходить, Нина Георгиевна не стеснялась сыпать намеками: «Вы же знаете… Я ведь занята… Я ведь пленница».

Нину Георгиевну и до войны хорошо знали в Тифлисе. Отец ее, сподвижник Голицына, один из покорителей Кавказа, оставил ей в наследство уютный двухэтажный домик на Верхней улице. Мать ее, разорившаяся грузинская княжна, была еще жива, но все хозяйство вела сама Нина Георгиевна. Мать только хранила в доме старинные кавказские традиции гостеприимства хлебосольства — «нам каждый гость дается Богом», носила старинный костюм, ездила по святыням и не мешала Нине жить, как она хочет. Некоторое время Нина Георгиевна была замужем в Петербурге за каким-то видным чиновником, но незадолго до войны вернулась оттуда одна, без мужа, но с деньгами. Если бы не война, такое возвращение долгое время служило бы темой для сплетен, но война перешибла эту мелкую тему, и, забыв о муже Нины Георгиевны, тифлисское общество простило ей эту неясную главу ее биографии. Широкие приемы, которые открыла у себя Нина Георгиевна, участие в благотворительных вечерах, в устройстве курсов для сестер милосердия, несколько небольших, но все-таки взносов в Красный Крест, открытие кафе и публичных чашек чая в пользу раненых, возня с подарками для «солдатиков», все это быстро выдвинуло Нину Георгиевну в ряды виднейших дам-патронесс Тифлиса. Когда же на каком-то рауте в городской Думе ее заметил и там же попросту договорился с ней Орлов, место первой дамы-патронессы за ней было обеспечено.