Избранные произведения. Том 2

— Брось, Петя. Всем известно, что склады хлеба — за Тундутовскими горами. Впрочем, ваше дело, товарищи, желаете вы отдать хлеб голодающей бедноте, или его пусть сожгут кадеты. Только тогда не надо и петь соловьем! Тогда не надо называть себя большевиком!

— Пленные говорят: против нас стоит одиннадцать полков, и половина из них — офицерских, — сказал второй командир, в то время как первый, о чем-то сосредоточенно думая, постукивал ногой по крепкой сухой земле.

— Врага хорошо считать, когда ты его в плен забрал, — сказал Гайворон.

Длинноволосый командир встал и решительно заявил:

— Берусь на свой полк сдать прибывшему уполномоченному шесть тысяч пудов хлеба.

Ламычев с гордостью указал на длинноволосого:

— Он у нас настойчивый! По его примеру другие отряды пойдут. Зови-ка письмоводителя, Вася, будем составлять приказ.

Пришел низенький и лысый письмоводитель. Лихо вертя пером и со стуком макая его в чернильницу, он записал приказ Ламычева. В этом приказе предлагалось кавалерийскому полку и батальону пехоты с батареей пробраться в тыл к кадетам. Как только взойдет солнце, пробравшиеся обязаны открыть стрельбу залпами.

Писарь прочел приказ. Ламычев достал часы, открыл толстую серебряную крышку и посмотрел на стрелки. После этого он захлопнул крышку и сказал:

— Пальба будет условным моментом. Последний раз, Вася, тешусь я своей батареей! После того посылаю я ее в Царицын. Так вот, товарищи командиры и комиссары, как только услышите залпы, так, значит, наши у врага в тылу и пора переходить к наступлению. Впротчем, я увижу сам, как вы будете переходить в наступление! — И он громко добавил: — Приказ прочесть во всех частях, не медля, как залп!..

Держа руку на талии Гайворона, он сказал:

— Пойдем в хату, у меня чай есть: у кадетов отбил. Хватим самоварчик — и в дело!

Когда они остались в избе вдвоем, Гайворон спросил:

— Неужели наши ребята в тыл к кадетам проберутся?

— Где пробраться! Такие, брат, у них заслоны, такая мощь — прямо как на западном фронте. Очень сильный враг.

— А как же твой приказ, Терентий Саввич?

— Я приказ мой создаю для духа бойцов. А перед делом выпущу второй приказ, которым поход в тыл отменяется. Постреляют ребята где-нибудь залпами в сторонке и повезут орудия в Царицын. Я от них мечтаю последнее удовольствие получить.

— Какое?

Ламычев налил чаю в блюдечко, подул на него с остервенелым наслаждением и оказал, хитро улыбаясь:

— Лавруша хорошего мужа моей дочери рекомендовал: тихий, водки не пьет. — Ламычев откусил крошечный кусочек сахару и с удовольствием рассосал его. — Одно плохо: соображает медленно, как через реку по льдинам идет. А удовольствие у меня такое, что врагу дам по морде. Зачем он в мой социализм лезет?

И Ламычев достал большие свои серебряные часы, раскрыл их с треском и сказал:

— Пора собираться.

Глава восьмая

Каждый день, как только обрывался рев гудка, весь город уходил на фронт. Останавливались заводы, учреждения, мастерские, магазины, пароходы, пустела железная дорога, дома. В городе оставались только дети и старики, да и то старикам было велено присматривать, как роет буржуазия окопы на окраинах и смирны ли в тюрьмах заговорщики.

День был тусклый, небо плотно прикрывали тучи, и как только машина Ворошилова подошла к холму, с которого можно было увидеть передовой наблюдательный пункт, упали тяжелые, словно камни, струи дождя. Светло-фиолетовые кустарники, за которыми был командирский наблюдательный пункт, прикрыло дождем, так что горизонт совсем приблизился к холму.

Сквозь шум дождя послышались голоса и стук копыт по еще твердой земле. Показались кони, артиллеристы, головы которых были покрыты брезентовыми плащами, и темнозеленый хобот орудия. Когда орудие остановилось, послышался голос артиллериста, который торопливо досказывал:

… Тут взял я дружок веников и пошел в баню, а шапка у меня калмыцкой мерлушки, чернобурая, волнистая. А хозяин был из маркитантов, повар из харчевни, дурашливый такой…

— Иному век прожить — все равно что пошутить! — сказал высокий бородатый артиллерист, должно быть знавший уже этот рассказ.

Ворошилов подошел к орудию.

— Чья батарея?

— Ламычева, товарищ командир.

— Взяли Тундутовские?

— Ничего неизвестно. Постояли мы сбоку, постреляли, а потом — на платформу и в Царицын.

Ворошилов сжал губы и сел в машину. Подошел начальник артиллерии, тот, который должен был поставить огневое заграждение, когда белые пойдут в главную и решительную атаку. Добродушное широкое лицо его было взволнованно. Стараясь расширить капюшон плаща, чтобы вода не попадала на лицо, он сказал Ворошилову, не то спрашивая, не то утверждая:

— Цепи не те. Эти — крепки.

Ворошилов кивнул головой, и этот кивок начальник понял так, что приближающимся сегодня цепям закрывать отступление не нужно, чтобы не выдавать, где стоят наши орудия, сколько их, и чтобы сберечь снаряды.

— Поехали, — сказал Ворошилов шоферу. — В Бекетовку.