Избранные произведения. Том 5

– А, вот он где, наш герой! – раздался насмешливый голос.

Газинур поднял голову. Ханафи! А рядом с ним Гали-абзы! Сердце Газинура дрогнуло. Он думал, что Гали-абзы в Бугульме, да и как-то совсем забыл о нём за событиями этого дня.

Ханафи заметил приближавшегося бригадира Габдуллу, который только что вернулся на грузовике из Бавлов, и поторопился к нему.

– Как же это получилось, Газинур? – спросил Гали-абзы, садясь на стоявшую под навесом пустую телегу.

Газинур не в силах был поднять головы.

– По дурости, Гали-абзы. Теперь каюсь, да сделанного не воротишь.

Гали-абзы долго молчал. Нахмурив брови, он о чём-то сосредоточенно думал, глядя в сторону. Газинур продолжал смотреть себе под ноги и, уверенный, что Гали-абзы не спускает с него глаз, всё больше терялся. Наконец не выдержал, поднял голову и простосердечно сказал:

– Совестно людям в глаза смотреть, Гали-абзы. Вперёд никогда такого не допущу. А за то, что натворил, дайте хорошего тумака! Пусть будет мне, растяпе, уроком.

Гали-абзы всё так же молча взглянул на него. Газинур и не подозревал, что взгляд Гали-абзы может быть столь беспощаден.

– Не строй из себя несмышлёныша, Газинур, – сказал он сухо. – Да понимаешь ли ты, какой проступок совершил? Ты оставил свой боевой пост, сыграл на руку врагу… Ведь чтобы вырастить хорошего коня, нужно три-четыре года, а чтобы уничтожить его, хватит и нескольких минут.

Вздрогнувшему от этих слов Газинуру опять пришёл на ум Морты Курица. Но высказать свои подозрения он постеснялся.

– И после этого ты воображаешь, что достаточно хорошего тумака, чтобы избавить тебя от угрызений совести, – продолжал Гали-абзы с горькой иронией. – Лёгкое же наказание ты выбрал для себя, Газинур. Тебе следует запомнить эту твою «дурость», как ты называешь свой проступок, на всю жизнь… как жестокий урок. Высечь в сердце, будто на камне: «Никогда!» И действительно никогда больше не повторять ничего подобного. Понял?

– Понял, Гали-абзы.

Гали-абзы помолчал, ожидая, что скажет Газинур дальше, – не попытается ли под конец немного обелить себя, не намекнёт ли на Газзана и Гапсаттара. Ведь все трое отвечали за табун. Но Газинур ни словом не обмолвился о товарищах. Видно, принимал всю вину на себя. Эта черта в характере парня понравилась Гали-абзы, и он сказал уже более мягким тоном:

– Ладно, иди.

Расставшись с Гали-абзы, Газинур пошёл прямо к ручью, сунул голову в холодный поток.

Послышался скрип вёдер. Не снимая коромысла с плеча, на него испуганно смотрела Миннури. Газинур поднялся, откинул со лба мокрые волосы. При сумеречном свете луны лицо парня показалось Миннури похудевшим, её снова с ещё большей силой охватила внутренняя тревога. Но внешне она оставалась, как всегда, насмешливо-холодной.

– Ты что тут воду грязнишь? – сказала она сухо.

– Баню Гали-абзы задал жаркую. Чуть не угорел, – невесело улыбнулся Газинур.

Девушка сдвинула свои тонкие брови, как бы говоря: «Это меня совершенно не интересует».

– С Ханафи-абы уже говорил? – спросила она.

– Ханафи-абы хитрый: сначала отдал меня в руки Гали-абзы, а потом уж сам возьмётся.

Явно недовольная его шутливым тоном, Миннури зачерпнула в вёдра воды и молча повернула к дому. Но, пройдя несколько шагов, приостановилась, бросила через плечо:

– Сегодня ко мне не приходи! – и, чуть согнувшись под тяжестью вёдер, ушла.

VI

Неделю Газинур оставался в поле, караулил лошадей. При помощи Григория Ивановича и специально присланных из Бугульмы зоотехников удалось уберечь колхозный табун от эпидемии. Заболевшие лошади стали поправляться. Разговоры об этом происшествии улеглись как-то сами собой. Но сегодня Газинура опять зачем-то вызвали в правление – впервые после той взбучки, которую он получил от Гали-абзы и Ханафи.

Председатель колхоза Ханафи Сабиров разговаривал с Салимом. За столом напротив Альфия, в алой косынке, повязанной за уши, сверяла какие-то квитанции, скользя голубыми, как цветочки льна, глазами по бумагам. Возле, на подоконнике, распустилась фуксия – длинные тычинки её цветов, как и серьги девушки, походили на падающие капли воды.

Не только стол Альфии, но и вся комната правления блещет чистотой, во всём видны проворные девичьи руки. Портрет Ленина украшен полевыми цветами. Занавески на окнах снежно-белые. На стенах развешаны диаграммы, плакаты, они доказывают полезность многопольной системы, учат, как поднять урожай, улучшить породы скота, рассказывают о новых фермах, клубах, о колхозных электростанциях, которые будут построены в деревнях в ближайшие годы.

Войдя в эту уютную, светлую комнату, люди чувствуют себя свободно, как дома, и, приветливо кивая молодой девушке, сосредоточенно перебирающей костяшки счётов, говорят:

– И не поймёшь, то ли это Альфия так красит комнату, то ли сама комната хороша…

А те, кто побойчее, добавляют:

– И кому только на счастье растёт этакая жемчужинка…

Если же иногда кто из стариков присаживался поближе к столу Альфии, так другой посмеивался: