Избранные произведения. Том 5

– Если этот парень увидит город да побывает на производстве, он станет опорой колхоза, – заверил он и принялся неторопливо объяснять Ханафи: – Разве плохо будет для твоего колхоза, если через год-два в нём появятся механики, электрики или другие специалисты! Сейчас в твоём хозяйстве всего и есть что кузнец. Сам знаешь, как нужен колхозу ну хотя бы механик. Не приходилось бы тогда ездить в Бугульму за слесарями, чуть надо наладить новую жнейку. А ведь жнейка – самая нехитрая машина в колхозном хозяйстве. В ближайшие же годы у тебя будет и свой движок, и молотилка, и электростанция, и радиоузел, и своя телефонная сеть, и разные другие вещи… Нет, Ханафи-друг, скоро тебе очень понадобятся люди, знающие ремесло, квалифицированные специалисты. Именно они станут ведущими людьми колхоза. Не теряй перспективы, друг, гляди вперёд, когда принимаешь решения.

И Ханафи вынужден был с ним согласиться.

– Правильные у тебя догадки, Газинур. Стройки нашей страны требуют много людей, – сказал Ханафи, не спуская глаз с сияющего улыбкой лица парня. Горечь, оставшаяся у него на душе после разговора с Салимом, постепенно развеивалась. – Только речь идёт не о шахте и не о каменоломне, а о леспромхозе. Поедешь?

– А почему нет, Ханафи-абы? – ни на минуту не задумался Газинур. – Только об одной вещи я хочу спросить, Ханафи-абы. Старики говорят: «Прежде чем пуститься в путь, спроси о попутчиках, прежде чем купить дом, спроси о соседях». Дом у меня есть, соседи хорошие, а вот кто будет моими товарищами?

– Будь твой язык из рогожи, давно бы он у тебя износился, Газинур… – улыбнувшись, покачал головой Ханафи. – Только что ушли отсюда, дав согласие ехать, Гарафи-абзы, Хашим, Газзан…

– Раз Гарафи-абзы с Хашимом едут, я не останусь. А куда ехать и когда?

– На Урал, в Соликамские леса. Через неделю-другую надо будет выезжать.

– Так скоро? А почему не с осени? Уборка ведь приближается. Не трудновато ли будет, Ханафи-абы, если мы уедем?

– Конечно, трудно бывает, если рота теряет отделение. Но ведь она всё равно выполняет задачу, Газинур. А если колхоз будет гнуть только свою линию, мы далеко не уедем. Вспомни, сколько машин даёт нам город! Давно ли вы с Хашимом привезли веялку? А сегодня уже прибыли новые сеялки.

– Новые сеялки?!

– Да. И в ближайшие дни поступят ещё соломорезки.

В это время вошёл Морты Курица.

– Можно, Ханафи-абы? – спросил он, покачиваясь.

Он был пьян. Узкое, словно зажатое меж двух досок, лицо его в поту, ворот рубахи расстёгнут, штаны – ниже пояса, на босых ногах незастёгнутые сандалии.

– Ханафи-абы, я слышал, нужны рабочие в отъезд. Пошли меня! – Он сжал кулаки, выпятил грудь. – По любой специальности могу…

– Я же не вызывал тебя, – нахмурил брови Ханафи. – Если уж выпил, хоть не кудахтай… Мешаешь работать.

– Я выпил?.. Неверно. У меня сердце горит, Ханафи-абы… понимаешь, горит!.. – гримасничая, колотил он себя в грудь. – Жжёт сердце!.. Почему никуда меня не посылаете? Чем я хуже других? Рябого Газинура на почётное место сажаешь, разговариваешь с ним, а меня… Ух!..

– Обожди, дойдёт и до тебя черёд, – сказал председатель. – А сейчас ступай выспись. Когда протрезвишься, придёшь объяснишь, почему на работу не вышел.

– Мне можно идти? – поднялся Газинур.

Ему было противно видеть этого человека, слушать его пьяные выкрики.

– Иди. Посоветуйся с отцом и родными. А потом придёшь, скажешь, что решил.

Пока Газинур сидел в правлении, небо затянуло тяжёлыми, грозовыми облаками. Но на душе у Газинура было так ясно, что он даже не заметил чёрных туч, надвигавшихся с севера. Ещё бы! Впереди – новые места, новые города, заводы… Разве может себе представить что-нибудь более интересное парень, который не видел в своей жизни ничего, кроме Бугульмы, ни разу ещё не ездил в поезде?! Да и как он может отказаться ехать, если ему предложил это сам Ханафи! Ну и дурак Салим! Другой на его месте, если бы даже в самом деле был болен, постарался бы скрыть болезнь да поехать. А он… Вот уж действительно, тычешь бестолкового носом в миску, а его тянет к корыту. Будто нарочно про Салима сказано. Ну да, Газинур крепко его отхлестал, вовек не забудет.

Вдруг Газинуру пришла в голову неожиданная мысль: «А не смотрит ли этот «хворый» дальше, чем я? Я уеду, а он останется здесь… с Миннури…»

Впервые обуяла его такая ревнивая подозрительность. Не в характере Газинура было плохо думать о людях. Так уж он был устроен, что в каждом человеке предполагал скорей хорошее, чем плохое. А всё потому, что у него самого не набралось бы грязных мыслей и с булавочную головку. Раз всё в жизни стало таким ясным, последовательным и понятным с тех пор, как образовались колхозы, значит, рассуждал он, такими же ясными, чистыми, построенными на обоюдном доверии должны быть и чувства людей, любовь. А вот есть ещё, оказывается, осенняя муха – ревность.