Избранные произведения. Том I

— А что касается меня, — проговорил Андре, — то я смотрю на тебя, Фрике, как на настоящего друга, как на брата, если ты этого хочешь!

— Вот что я тебе скажу, Фрике, — продолжал доктор. — Если я не богат, то, во всяком случае, и не беден. У меня вполне обеспеченная жизнь, и когда мы вернемся во Францию, то ты останешься со мной. Я дам тебе возможность честно зарабатывать себе хлеб, и мы будем вместе работать и вместе отдыхать!

— Да, если только нас вместе не посадят на вертел! — засмеялся неисправимый весельчак: он и плакал, и смеялся в одно и то же время, и горячо пожимал руки обоим своим друзьям.

— Какая, однако, удача, что я попал сюда, к этим неграм! — продолжал он. — Теперь я приобрел и семью, и друзей! И я, со своей стороны, от души полюбил вас обоих… Право, у меня стало на душе тепло после того, что вы оба мне сейчас сказали.

— Ну а теперь продолжай нам рассказывать свою историю, — сказал доктор.

— Видите ли, мне еще никто никогда не говорил таких теплых слов, а потому, сами понимаете, на радостях я не мог не потерять на время голову. Впрочем, не бойтесь: теперь все опять пойдет своим порядком. Хотя то, что мне еще остается сказать, не особенно интересно… Но раз вы желаете знать… то мое дело подчиниться вашему желанию… Итак, я говорил, что находился у дядюшки Шникманна. И вот однажды я должен был получить за него деньги…

Здесь рассказчик, видимо, чувствуя какую-то неловкость, замялся и в смущении потупился, но затем, сделав над собой усилие, решительно продолжал:

— Ну… все одно… надо вам знать всю правду… так вот, я эти деньги присвоил и сбежал… Я никогда не прошу себе низкого поступка; я и сейчас еще краснею, что совершил его: сумма была невелика… пять-шесть франков, не больше, но они не давали мне покоя… ни днем ни ночью не мог я забыться, так меня тяготил этот мерзкий поступок… Нет, что ни говори, а я никому не посоветую поступать таким образом… Это слишком мучительно стыдно… слишком гадко, и я ни за что на свете не решился бы повторить что-нибудь подобное еще раз…

После этого я мотался повсюду, скитался тут и там, отпирал дверцы экипажей на улице, служил привратником у лож в небольших частных театрах, подмастерьем у каменщиков, статистом в Шато-д’Ор, продавал контрамарки, дрожал зимой в тоненькой куртке и потел летом в теплом суконном пиджаке, кормил зверей в зоологическом саду, продавал венки из сухой иммортели для могил у кладбищенских ворот, предлагал прохожим карточки знаменитостей и проволочные головоломки, разносил объявления и раздавал на улицах проспекты, выкрикивал журналы и газеты и, наконец, поступил к цирковому гимнасту Пацу, и это было лучшее время. Здесь я научился твердо стоять на ногах, давать в нос концом сапога в случае надобности детине шести футов роста, делать умопомрачительные сальто-мортале, перекувыркиваться через голову и ходить колесом, а главное — я хорошо изучил все приемы французского бокса.

Это было мне очень по душе, надо вам сказать!.. Ну а затем я пробыл еще два года у господина Робер-Гудена и так дотянул до шестнадцати или семнадцати лет. Я, конечно, не толст, но у меня есть сила и здоровье… Я не знаю ни насморка, ни кашля, я не имел даже времени ознакомиться с болезнями! И несварением желудка я также не страдал. Ну что же мне вам еще сказать? Меня прогнал Пац, и, чтобы быть справедливым, я не скажу, что он был неправ: я действительно был негодным, взбалмошным малым.

Однажды я бродил на мосту Искусств с желудком столь же пустым, как волынка итальянских музыкантов, и вдруг слышу крик, затем падение чего-то в воду. Все кинулись к перилам, кричат, толкают друг друга. Я делаю то же, что и другие, и что же вижу? Шляпу, которая весело пляшет на воде посередине широко расходящихся кругов, образовавшихся от падения ее владельца. Недолго думая я перекинул ногу через перила и спрыгнул «солдатиком», выпрямившись в струну, держа голову прямо, а ноги плотно сжатыми. Очутившись на дне, я раскрыл глаза и точно сквозь туман увидел какую-то черную кучу. Она еще барахталась, я ухватил ее за один край, потянул к себе и, оттолкнувшись изо всей силы, стал подниматься на поверхность, таща за собой на буксире утопленника, который уже не шевелил ни рукой, ни ногой.

Добравшись до берега, я увидел вокруг себя толпу. Полицейские поспешно вытащили нас, утопленника и меня, но сделали это со всевозможной бережностью и не без добрых слов.

Но я, не привыкший к такому обращению с их стороны, находил это весьма странным.

Между нами говоря, я в то время и не стоил доброго слова, так как начинал окончательно сбиваться с верного пути. Но вот мой утопленник стал приходить в себя и казался очень удивленным, что снова очутился на этом свете.

У меня с утра не было в желудке ни крохи, и, вероятно, по этой причине я вдруг сомлел, как вытащенный из воды карп.