Избранные произведения. Том I

— Но скажите же наконец, что это такое?.. Я ничего не понимаю… Я не знаю, где я и что со мной делают…

Вдруг он увидел возле себя улыбающееся лицо Мажесте, скалившего свои большие белые зубы.

— Ах да… змея! — слабо улыбаясь, пролепетал Фрике. — Так я останусь жив… Не правда ли?.. Да?

— Да, мой дорогой мальчик!.. Да, конечно! Только будь спокоен, не волнуйся… Мы тебе все это потом расскажем!

— Какой ты славный, мой маленький черный братец… Как ты трогательно ухаживаешь за мной!.. Ты, кажется, только и делаешь, что раз за разом спасаешь мне жизнь! А где же месье Андре?

— Я здесь, друг мой… здесь!

— Как я рад, что снова вижу вас всех! Я думал, что уже все для меня кончено.

— Да полно тебе, молчи! — ласково пожурил его доктор. — Подождем еще окончательных результатов этого своеобразного лечения.

— Вам хорошо говорить «подождем», а каково мне? У меня сильно болит нога… Я мучаюсь, как грешник в аду! Я так бы и вырвался из этой ямы!

— Нет! Нет! — заволновался вдруг Мажесте, заставляя Фрике силой лежать спокойно. — Не шевелись!

И он продержал ногу своего бедного друга зарытой в продолжение целых четырех часов. Но боль в ноге была до того сильна, что бедняжку приходилось удерживать силой.

Наконец Мажесте счел возможным вырыть из земли ногу своего друга и сделал это со всевозможными предосторожностями. По мере того как удаляли землю, боль ослабевала. Когда нога была совершенно вырыта, то все увидели, что она приняла свой естественный цвет и вид; только в том месте, где воспламенился порох, оставалось большое темное пятно, но опухоль прошла.

Фрике был спасен; теперь это было ясно для всех.

Неунывающий мальчуган хотел подняться на ноги: он, в сущности, ощущал только сильную ломоту. Но силы ему изменили, и в тот момент, когда он вскочил, чтобы броситься на шею своему маленькому спасителю, нога не выдержала тяжести его тела, и он грузно упал на землю, растянувшись во всю длину.

— Господи, как я, однако, ослаб! — воскликнул он, но затем, убедившись, что при всем желании он не в состоянии удержаться на ногах, принялся смеяться над своим приключением.

— Нет, я теперь решительно не в состоянии проделать те прыжки и кувырканья, которые так забавляли покойного Бикондо. Но все равно, жизнь — прекрасная штука! Знаешь что, Мажесте, ведь ты — удивительный человек! — и со свойственной ему шутливостью, под которой он не всегда искусно умел скрыть свою сердечность и чувствительность, он добавил: — Право, Мажесте, ты настоящий друг!

Мажесте не очень-то понимал, что говорил обожаемый Фрике, но, видя его по-прежнему здоровым, веселым и довольным, и сам был рад этому и потому просто отвечал:

— Да!

— Как хочешь, Мажесте, а я должен тебя поцеловать! — продолжал Фрике, и они оба слились в искреннем братском объятии.

Мажесте сиял от счастья. Его радость выражалась в коротких возгласах и прыжках и удивительным отражением всех переживаний и чувств на физиономии, несравненно более выразительной, чем какие бы то ни было слова.

Фрике, который теперь уже был не в состоянии идти дальше пешком, посадили на слона, встретившего его особенно радостно. Это умное животное, видевшее только что своего маленького приятеля недвижимым, несколько раз выказывало весьма ясно свою тревогу и беспокойство. Слон ощупывал его со всех сторон, обнюхивал, стоял над ним, уныло понурив голову, или глядел поочередно на окружающих, точно вопрошая их, что же происходит с его другом? Теперь же, когда Фрике был посажен к нему на спину, слон как-то разом повеселел и легкой трусцой, с самым довольным видом побежал по дороге.

Караван только что миновал горные отроги весьма значительного горного хребта Санта-Компинда. Всего только пятнадцать миль отделяло теперь путешественников от берега Атлантики. Соленый запах моря через несколько часов станет уже чувствоваться в воздухе.

С западной стороны горного хребта тянулся на протяжении около трех миль диковинный карликовый лес с самым фантастическим сочетанием разной растительности, о какой только может мечтать любой ботаник.

Это был настоящий лес, разросшийся во все стороны, куда ни кинешь взгляд. Мы называем его «лесом», потому что нет иного названия для собрания деревьев такого рода, как вельвичия, стволы которых толщиной часто больше двух метров никогда не достигают более полуметра высоты.

Эти низкорослые деревья разрослись исключительно только вширь, а не в высоту. Их стволы больше всего походили на огромных размеров пни, чрезвычайно низко срубленные, из которых вырастают только два громадных чудовищно толстых липких листа длиной около двух метров и шириной до шестидесяти пяти сантиметров. Впечатление, производимое этими уродливыми карликами древесного царства, вызывает просто удивление.[10]

Однако рассматривать эти деревья было некогда: не успел караван, покинув вельвичии, вступить в большой густолиственный лес, как на него посыпался целый град красноперых стрел. Раздалось несколько выстрелов — и куски рубленого свинца, заменяющего дикарям пули, прожужжали над головами путников.