Избранные произведения. Том I

За буем, который отмечал основной риф, началась обычная работа. Три большие лодки кружили, растягивая кошельковую сеть; мы со Стивом направились на юг, остальные удильщики на север. В южном конце долины была небольшая бухточка, почти вся занятая бетонным рифом — мы зовем ее Бетонная бухта. Между этим рифом и большим прибрежным оставался пролив, и туда самая быстрая рыба устремляется, когда забрасывают сеть. Здесь обычно хороший клев. Мы зацепились якорем за бетон и дали волнам вынести нас в пролив, почти к белому выступу рифа. Достали удочки. Я привязал к леске блесну — отполированный металлический стержень — и, держа ее наготове, сказал Стиву:

— Ручка от гроба.

Тот не рассмеялся. Я дал блесне опуститься на дно, потом стал медленно поднимать.

Забрасываешь блесну, вытягиваешь, снова забрасываешь. Иногда удочка выгибается, багор доканчивает несколько минут борьбы, и все начинается по новой. Севернее выбирали серебряные от бьющейся рыбы сети, лодки кренились от тяжести, словно сейчас опрокинутся. Мне казалось, что прибрежные холмы мерно поднимаются и опускаются. Солнце проглядывало сквозь облака, сочно зеленел лес, уныло серели обрыв и голые вершины холмов.

Пять лет назад, когда мне было двенадцать и отец впервые отдал меня в работники Джону Николену, я обожал рыбачить. Все мне нравилось: сама ловля, настроения океана, дружная работа мужчин, завораживающий вид берега. Но с тех пор много воды утекло под килем и много рыбы переброшено через планшир — и крупной, и мелкой. Иногда мы возвращались с пустыми руками, иногда — с руками, усталыми и пораненными после особенно большого улова. В хорошую погоду, когда небо чистое, а вода ровная, как тарелка, в ветреную, когда море пенится белыми барашками, в дождь, когда холмы превращаются в серый мираж, в шторм, когда облака скакунами несутся над головой… а чаще в такие дни, как сегодняшний: умеренная зыбь, лучи пробиваются сквозь облака, обычный клев. Тысячи таких дней лишили рыбалку всякого очарования. Работа как работа, ничего больше.

Волны убаюкивали, и, когда не клевало, я задремывал. Хорошо было скрючиться и положить голову на планшир, или свернуться на банке, хотя тогда рыбины лупили меня хвостами. Остальное время я дремал над удочкой и просыпался, когда она дергалась и тыкала меня в живот. Тогда я подсекал, цеплял багром, втаскивал рыбину в лодку, оглушал ударом о дно, освобождал блесну, снова забрасывал и засыпал. Наконец мне это надоело. Я лег спиной на банку (три фута длиной), поджал колени, осторожно пристроил пятки на планшир и собрался минут десять соснуть.

— Генри!

— Что? — Я выпрямился и машинально проверил удочку.

— Мы уж порядком наловили.

Я пересчитал скумбрий и окуней на дне лодки:

— Да, с дюжину.

— Хорошо клюет. Может, сумею вырваться вечером, — с надеждой сказал Стив.

Я сомневался, но промолчал. Солнце совсем скрылось за тучами, океан сделался серым, холодало. Потянуло туманом.

— Похоже, вечер проведем на берегу, — сказал я.

— Ага. Надо зайти к Барнарду — дать старику по мозгам, чтоб в следующий раз не завирался.

— Само собой.

Потом у обоих клюнуло по большой рыбине, и пришлось следить, чтобы не спутались лески. Мы еще возились, когда Рафаэль продудел сигнал к возвращению. Сети были выбраны, туман быстро сгущался: конец рыбалке. Мы со Стивом откликнулись, спешно вытащили добычу, вставили весла в уключины и принялись грести к рыбакам. Лодки были перегружены, часть улова переложили к нам, и маленькая флотилия двинулась к устью реки.

Семья Николена и остальные помогли нам выволочь лодки на песок и отнести рыбу к разделочным столам. Чайки допекали все время, кричали и хлопали крыльями. Освободив лодку от улова и втащив на песок, Стив подошел к отцу. Тот осматривал сети и выговаривал Рафаэлю, что веревки перекручены.

— Па, можно я теперь пойду? — спросил Стив. — Нам с Хэнкером[1] надо к Тому, на урок. (Это была правда.)

— Нет, — отрезал Николен-старший, придирчиво оглядывая невод. — Поможете нам поправить сеть. А потом будешь с матерью и сестрами чистить рыбу.

Сперва Джон силком гонял Стива к старику, считая умение читать признаком зажиточности и положения в поселке. Зато когда Стив полюбил учебу, что произошло не сразу, отец перестал его отпускать, используя запрет как новое оружие в их извечной войне. Джон и Стив сердито зыркали друг на друга: сын чуть выше, отец заметно шире, оба темноволосые, голубоглазые, с квадратными подбородками, с крупными прямыми носами… Джон как бы подначивал Стива: мол, попробуй возрази на людях. Секунду я думал, что Стив не снесет и затеет безобразную ссору, которая Бог весть еще чем закончится. Однако нет — повернулся и побрел к разделочным столам. Я подождал, пока он немного остынет, и пошел следом.

— Я скажу старику, что ты придешь позже.

— Ладно. — Стив не глядел в мою сторону. — Приду, как освобожусь.