Избранные произведения. Том II

Айлин осматривает их.

— Думаю, уместно будет использовать немного кислорода.

Ведущая группа принимается возражать.

— Знаю-знаю. Немного. Как аперитив.

— От этого только сильнее захочется еще, — говорит Мари.

— Может, и захочется. Только расходовать много, пока мы тут внизу, все равно не можем.

В середине дня они связываются по радио с теми, кто еще остается в нижних лагерях. Айлин говорит, что надо собирать шатры в Первом лагере.

— Несите их и поднимайте лебедкой. Нам лебедка может понадобиться между этими двумя лагерями.

Последняя фраза вызывает всеобщее одобрение. Затем солнце скрывается за утесом, и у них вырываются стоны. Ведущие встают и продолжают заниматься шатрами. Воздух начинает быстро охлаждаться.

Роджер и Айлин в сумерках спускаются ко Второму лагерю, чтобы забрать снаряжение, — того, что есть у ведущей группы в Третьем лагере, не хватает. Спуск дается мышцам легче, чем подъем, но требует равной сосредоточенности. Ко времени, когда они добираются до Второго лагеря, Роджер сильно устает, и прохладная, лишенная солнечного света стена вновь ввергает его в уныние. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Вечером, на закате, во время разговора по радио между Айлин и Мари разгорается спор, когда Айлин приказывает ведущим спуститься и немного поработать носильщиками.

— Слушай, Мари, кроме вас, еще никто ни одного питча не проложил, верно? А мы пришли сюда не за тем, чтобы таскать за вами вещи, понятно?

Судя по голосу, Айлин раздражена не на шутку.

Мари настаивает, что первая команда хорошо справляется и еще не устала.

— Дело не в этом. Завтра спускайтесь в Первый лагерь и заканчивайте там с вещами. Нижняя команда пойдет вверх и перевезет Второй лагерь к Третьему, а те, кто сейчас во Втором, сделают ходку к Третьему и попробуют пойти ведущими. Вот как должно быть, Мари.

За радиопомехами слышно, как Дугал говорит что-то Мари. Наконец Мари соглашается:

— Да, мы все равно будем нужнее, когда начнется более сложный подъем. Но сильно замедляться мы не можем.

После этого разговора Роджер выходит из шатра и садится на выступ, чтобы понаблюдать за сумерками. Далеко на востоке поверхность еще освещена, но постепенно затемняется, окрашиваясь тускло-сиреневым под чернильным небом. Зеркальный сумрак. Сверху то тут, то там искрятся звезды. Воздух прохладный, но ветра нет, и он слышит, как Ганс и Френсис в своем шатре спорят о ледниковой шлифовке. Френсис, ареолог в некоторой степени, явно не согласна с Гансом в вопросе происхождения уступа и во время подъема занимается в том числе поиском каких-либо свидетельств в самой породе.

Айлин подсаживается к Роджеру.

— Не возражаешь?

— Нет.

Она молчит, и он осознает, что она, может быть, расстроена.

— Мне жаль, что с Мари так трудно поладить, — говорит он.

Она отмахивается рукой.

— Она всегда такая. Это ничего не значит. Она просто хочет подниматься, и все. — Айлин усмехается. — У нас такое случается в каждой совместной экспедиции, но она все равно мне нравится.

— Хм. — Роджер поднимает брови. — Никогда бы не подумал.

Она не отвечает. Они еще какое-то время просто сидят рядом. Мысли Роджера возвращаются к прошлому, и его вновь охватывает уныние.

— Ты будто… обеспокоен чем-то, — замечает Айлин.

— Э-э, — протягивает Роджер, — наверное, всем. — И морщится от такого признания. Но она словно пытается понять.

— Так ты, значит, боролся со всем терраформированием сразу? — спрашивает она.

— Да, практически. Сначала возглавлял группу лоббистов. Ты тоже, наверное, в ней состоишь — «Исследователи марсианской природы».

— Я плачу взносы.

— Потом в Красном правительстве. И в Министерстве внутренних дел — после того, как Зеленые пришли к власти. Но из всего этого ничего не вышло.

— Так почему же?

— Потому что… — Он вздыхает, делает паузу и начинает снова: — Потому что мне планета нравилась такой, какой была, когда мы на нее попали. Раньше она многим такой нравилась. Она была так красива… и даже более того. Она была головокружительна! Размеры, формы — вся планета эволюционировала, сам ее рельеф, целых пять миллиардов лет, и следы всех этих лет до сих пор оставались на поверхности, их можно было увидеть и прочитать, если знать, как. Это было настоящее чудо.

— Величественное — не всегда красивое.

— Верно. Оно превосходило красоту, честное слово. Однажды я вышел к полярным дюнам, понимаешь… — Но дальше он не знал, как об этом рассказать. — И мне показалось, что у нас ведь уже есть Земля, понимаешь? Что здесь нам еще одна не нужна. А все, что делали они, это разрушали ту планету, на которую пришли. И уничтожили ее! А сейчас у нас… да что там. Что-то наподобие парка. Лаборатория для испытания новых растений и животных. И все, что я так сильно любил в те годы, теперь исчезло. Теперь этого больше не увидишь.

В темноте он видит, как она кивает.

— И дело всей твоей жизни…

— Потеряно! — Он не может скрыть отчаяния в голосе. И вдруг он больше не хочет сдерживаться, хочет дать ей понять его чувства. Он смотрит на нее. — Двести лет жизни полностью потеряны! Я хочу сказать, с таким же успехом я мог бы… — Но он не знает, что придумать.

Долгая пауза.