Избранные произведения. Том II

— Он вырос, — непонятно откликнулся Маркус. — Как вам, доктор?

— Примерно так я себе и представлял… Но при таких габаритах, — перешел на деловой тон Шпеер, — какой требуется выпас? Не убеждайте меня, что ему хватает Суматры.

— Я и не убеждаю, — уклончиво ответил кучерявый. — Последние лет пятьдесят этот провел на Калимантане, дальше посмотрим. Вопрос не в территории, скорее, в граничных возмущениях…

Анке показалось, что доктор хотел что-то спросить, но сдержался. Ник с товарищем продолжали находиться в ступоре: запрокинув шеи, уставились вверх. Младшая приказала себе не бояться. Маркус же не боялся, значит, ничего плохого не произойдет. Напротив, подобрав с сиденья плед, он выпрыгнул на песок и как ни в чем не бывало отправился закутывать Марию. Будто над ним не висела в десятке метров, закрывая плотной косой тенью кусок моря, серая приплющенная чаша, диаметром со школьное хоккейное поле. А может, и крупнее… Дальний край загибался вверх и непрерывно шевелился, напомнив Младшей переливы северного сияния. А возможно, шевелился только горячий воздух…

Анка представила, что случится, если Тхолу надоест висеть и захочется слегка понежиться на мелководье. Размажет вместе с машиной, как лягушек под сапогом! Ее едва не стошнило. Громила на багажнике, наверное, испытывал нечто подобное, он издал булькающий звук и сплюнул. Даже черная физиономия Ника приобрела сероватый оттенок.

И вдруг раздался смех. Смеялись Мария с обнявшим ее Маркусом, хихикали о чем-то своем, глядя на волны. И словно излеченные этим смехом, все задвигались свободнее. Ник полез за очередной сигаретой, Шпеер дрожащей рукой протянул ему квадратик «Ронсона», усмехнулся Анке:

— Дождались. Это вам не в «кукурузнике» плестись…

А потом Мария распорядилась всем забрать вещи и собраться в кучу. Ник завел машину и отъехал с напарником в сторону. Помахал Анке на прощание.

Тарелка дрогнула и пошла к земле. Вжав голову в плечи, Младшая изучала блестящего черного жука под ногами. Метрах в двадцати у края опушки с хрустом переломилось дерево, широкие листья затрепетали, словно моля о пощаде. Затем хрустнуло второе деревце, третье… Маркус что-то сказал, Мария засмеялась, погладила его по руке. С протяжным стоном рухнула ближайшая пальма. По песку, в сторону леса, опрометью пронеслись несколько крупных ящериц.

Младшая почувствовала, как зашевелились волосы на голове, проскочила слабая искра — и не стало больше ни берега, ни жука под ногами. Тхол опустился.

В розовом сумраке кто-то взял ее за руку.

— Обопрись на меня, — скомандовала темнота голосом Марии. — Шагайте вверх! И глотайте, если уши заложит. Теперь не шевелитесь, а лучше сесть. Семен, вас тоже касается, и глаза открываем постепенно. Станет плохо — ложимся…

За спиной прерывисто дышал Шпеер. Маркус мурлыкал какую-то бодрую мелодию. Мгновение спустя Анке действительно стало плохо. Колени подогнулись, она разжала руку, плюхнулась на бок, щекой проехалась по пружинистому, пахучему. Пахло не то чтобы неприятно, а кисловато, будто курицу свежую потрошишь, и одновременно сладко, как у мамани на полке, где ваниль, корица, порошки всякие. И нет выхода: противное чувство, будто со всех сторон тебя окружает метровая, незыблемая преграда, каменный мешок. Ни окон, ни дверей, горячий сумрак, где вязнут любые звуки. «Это не камень, — призналась себе Анка, — это… желудок». Она поняла, что если немедленно не станет светло, то завопит во все горло и долго не сможет остановиться!

Словно повинуясь, возник слабый багровый свет.

Младшая почти очухалась и собралась открыть глаза, но тут стало плохо по-настоящему. Тело налилось тяжестью, непослушный язык заткнул горло. Распластавшись, Анка боролась с тошнотой. Сквозь непрерывный гул в ушах доносился кашель Шпеера. С натугой выдавливая из груди воздух, Младшая поблагодарила Бога, что умирает не в одиночестве.

Либо Тхол замедлил скорость подъема, либо она притерпелась. Периодически возвращались позывы к тошноте, но появились силы встать на четвереньки. Сквозь склеившиеся от слез ресницы пробивался свет, сменивший мрачную багровую окраску на розовый оттенок. Вначале она увидела задранные вверх ребристые подошвы ботинок, затем запрокинутый подбородок доктора со струйкой крови. Шпеер валялся посреди груды сумок и чемоданов, в белках его глаз полопались мелкие сосуды, но доктор ухитрился улыбнуться и показал большой палец. Опять качнуло, вдавило в пол, локти у Младшей разъехались, прикусив язык, она шмякнулась лбом о застежку рюкзака.

Маркус куда-то делся, а Мария оказалась неподалеку. У командирши был такой вид, словно она готовилась сигануть с обрыва в реку: стояла, расставив босые ноги, просунув кисти рук в натянутые розовые кольца, подобные гимнастическим. Потом Анка пригляделась и заметила, что и ступни Марии продеты в кольца, то есть она не стоит, а почти висит, растянутая крестом. Царила абсолютная тишина.