Избранные произведения. Том III

Лунный Дед был серебряно сед
и в серебряных башмаках,
Венец из опала, но этого мало —
поясок у него в жемчугах,
А поверх всего серый плащ у него,
под ногами — сверкающий пол;
И вот хитрым ключом —
ключ хрустальный причем! —
тайный ход он открыл и вошел.

И с блаженной улыбкой по лесенке зыбкой,

по ступенькам ажурным идет,
Наконец-то он волен и премного доволен,
что пустился в безумный поход.

Надоело ему век сидеть одному

в лунной башне на лунном холме —
Даже чистый алмаз уж не радует глаз! —
и одно у него на уме:

Чтобы алый коралл на плаще засверкал,

и рубин — у него на челе,
Чтобы яркий берилл его жизнь озарил, —
он решил побывать на Земле,
Чтобы впредь не сидеть, без конца не смотреть
на теченье светил, например:
Скука — смерть! — эта твердь, и ее круговерть,
и веселая музыка сфер.

Он на лунном бугре, когда все в серебре,

в полнолунье мечтал на Луне
Не о бледных огнях в бледных лунных камнях —
о багряном и рьяном огне,
Чтобы жарок он был, чтобы ярок он был,
чтобы тлел в глубине уголек,
Чтобы, ало горя, занималась заря,
предвещая хороший денек.

Видел он под собой океан голубой

и зеленых лесов океан,
Но хотелось ему быть с людьми самому,
чтобы сам он был весел и пьян,
Чтоб смеяться, и петь, и горячую снедь
поедать, запивая вином.
Ибо снежный был бел тот пирог, что он съел,
лунным светом запивши потом.

Но на лесенке зыбкой это было ошибкой —

размышлять о горячей еде:
он ногами протренькал по скользким ступенькам
и сорвался, подобно звезде

Иль чему-нибудь вроде. Ночь была. Новогодье.

И вот, путь в небесах прочертив,
Все ступеньки минуя, в Бэл, в купель ледяную,
ухнул — прямо в бурлящий залив.
Так лежал он в водице и, боясь раствориться,
свою жизнь поминал и Луну.
Но как раз тут баркас, рыбаки тут как раз —
потому не пошел он ко дну!
Из воды неводок его вверх поволок —
так он в лодку с уловом попал:
Его хлипкое тело было зелено, бело
и мерцало, как мокрый опал.

А когда б рыбаки б не ловили там рыб?

А когда бы не сеть, а крючок?
«Есть тут город немалый, в нем же двор постоялый, —
говорят, — там проспись, старичок!»
В этот час неурочный в темноте полуночной
только колокол на маяке
Возвестил похоронным гулким звоном об оном
прилетевшем с Луны старике.

И — ни хлеба, ни соли, ни жаркого тем боле!

До зари пробродил наш лунарь:
Вместо пламени — сажа, вместо озера — лужа,
вместо солнца — коптящий фонарь,
И нигде нет людей, ни веселых затей,
и никто ни о чем не поет,
Только храп из домов — видно, спать он здоров
на заре, этот смертный народ.

Он и в двери стучал, он стучал и кричал —

все напрасно, повсюду молчок,
Двери все на запор. Но вот видит он двор
постоялый, в окне огонек.

Бряк в стекло! Но на стук дверь открылась не вдруг:

«И кого там опять принесло?»
«Не найдется ль огня и вина для меня,
древних песней прекрасных зело?»
А хозяин в ответ: «Чего нет, того нет!
Заходи, коль сойдемся в цене,
Мы берем серебром, мы и шелком возьмем,
так и быть, — пригодится жене».
Чтоб ступить за порог, отдал он поясок,
отдал он серебро и был рад
Все отдать жемчуга за тепло очага,
за все прочее — больше в сто крат!

Вот так Лунный Дед был разут и раздет,

отдал плащ, башмаки и венец,
Чтобы сесть в уголке при разбитом горшке
и чего-нибудь съесть наконец.
Так сидел он над плошкой, деревянною ложкой
скреб холодной овсянки комок.
Поспешил Лунный Дед! Новогодний обед
не готов — и сливовый пирог.