Избранные произведения. Том III

В эти самые годы приехал на Кипр один иностранец. Звали его Артюр Рембо. Приехал он туда не как поэт, а как каменщик. И работал он на строительстве большого дома в лесу на кипрском Олимпе: губернаторской летней резиденции.

В 1914 году Кипр был окончательно аннексирован Британией. В 1925-м он становится ее коронной колонией. Остров продолжает быть необходимым плацдармом империи, ее солнечным сплетением, если можно так выразиться. Расположенный в самой глубине Средиземного моря, он — место сосредоточения войск, военных кораблей, агентов, информации, сердце превосходно сотканной гигантской паутины, имя которой — английское владычество, все еще живущее памятью о викторианских временах. Националистические волнения, старые панэллинистические мечты, всплески народно-освободительного движения, случавшиеся внутри маленького кипрского народа, — все это жестоко наказывалось.

Началась Вторая мировая война, и Кипр, как и Греция, сказал фашизму и нацизму «нет», означавшее, что остров остается на стороне цивилизации. А после этой Второй мировой войны, погребальным звоном прозвонившей по старым империям и колониализму, мы попадаем в самую середину нашего столетия, шестидесятого от начала кипрской истории и истории средиземноморских цивилизаций.

Прежде чем закончить, я хотел бы рассказать вам еще одну историю, историю не Кипра, а человека с Кипра, человека наших дней, человека, чья жизнь словно подводит итог шеститысячелетней судьбы острова.

Человек этот родился в горах, под знаком Льва. Он был сыном пастуха. С юных лет он пас коз и овец, проявляя при этом необыкновенные качества ума. Как видите, начало напоминает античные истории. Дети Зевса — Гермес и Аполлон — тоже начинали пастухами.

Затем этот человек, вернее еще мальчик, попал там же, у себя в горах, в старый византийский монастырь Кикко, полный чудесных икон. Здесь он жил по строгим монашеским правилам, трудясь над книгами. Видите, теперь его жизнь уже похожа на средневековую историю. В свои восемнадцать лет, живя на острове размером немногим больше Корсики, этот сын пастуха, этот юный монах еще ни разу не видел моря.

В двадцать пять лет начальство, отметившее исключительные способности этого юноши, посылает его в Соединенные Штаты Америки к архиепископу Афинагору, будущему патриарху Константинопольскому, чтобы молодой монах мог продолжить церковное образование в Богословском университете Бостона. Как видите, это уже история наших дней.

В Америке он проводит десять лет. Он все еще живет там, когда епархия Китиона, да-да, родного города Зенона Китийского, избирает его епископом. Но ему хотелось бы продолжить учебу, а потому он отказывается и просит провести повторные выборы, чтобы получить подтверждение воли и доверия своих соотечественников.

Затем он вступает в должность в своем епископстве. Не проходит и двух лет, как в 1950 году его снова избирают, на этот раз архиепископом Никосии, главой Автокефальной церкви, этнархом Кипра. И с этого момента его судьба неразрывно соединяется с судьбой его народа.

Неоднократно он выступает перед ассамблеями Организации Объединенных Наций, защищая дело независимости Кипра. Пламенный патриот, он поддерживает, а с 1955 года возглавляет вооруженную борьбу киприотов за независимость. В 1956 году британские власти хватают его в аэропорту в Никосии и депортируют на Сейшельские острова в Индийском океане. Вдали от страны, лишенный информации и какой бы то ни было связи с родиной, он остается несгибаемым: он объявляет голодовку; он не сомневается в своем народе, о котором не имеет никаких вестей, как и его народ не сомневается в нем.

Проходит год, и его возвращают в Европу, где он продолжает борьбу. Своим упорством, которое всколыхнуло мировую общественность, он в конце концов сумел поколебать старые привычки, отжившие традиции, старые предрассудки английской администрации. Лондон приглашает архиепископа для переговоров. Наконец в 1959 году, по результатам Цюрихской и Лондонской конференций, Кипр становится независимой республикой. Избранный президентом нового государства этнарх возвращается в Никосию, столицу французских правителей, где все теми же красными чернилами византийских императоров пишет свое имя, навсегда вошедшее в историю: Макариос.

Мне выпала честь познакомиться с архиепископом Макариосом и долго беседовать с ним. Я испытал тогда отчетливое чувство, что нахожусь рядом с поистине великим человеком. Кто-кто, а уж французы нашего поколения умеют распознавать признаки величия в государственном деятеле. В архиепископе Макариосе меня сразу поразили некие знаки судьбы и черты характера, напомнившие мне генерала де Голля.

Прежде всего, имя с оттенком предопределенности, имя, символически связанное с историей страны[122]. Затем юность, подчиненная строгому принуждению, монашескому уставу, который накладывает на душу такой же отпечаток, как и военная дисциплина. И наконец, убежденность с юных лет в том, что в один прекрасный день родине понадобится твое служение.