Избранные произведения. Том III

«Гитлер напал на Польшу после фальшивого ультиматума. Всеобщая вера в мир оказалась приманкой. Европа считала себя цивилизованной. Мы оставили цивилизацию за спиной. Мы в Средних веках другой эры; сейчас царят варварство и массовые убийства, как и в те времена, когда каменный топор заменил палку, а панцирь закрыл голую грудь. По окончании войны придется восстанавливать Европу согласно Истории. Это будет великая задача для сильных, и я желаю в ней участвовать».

«Состояние войны» было официально объявлено 3 сентября: Великобританией в 11 часов и Францией в 17 часов. На сей раз Англия вступала в бой вместе с нами.

И началось ожидание. Поскольку война — это ожидание. Ожидание событий, ожидание решений, ожидание повестки, ожидание распределения, ожидание назначения, ожидание поезда, ожидание размещения в части, ожидание перегруппировки, ожидание отправки, ожидание приказа наступать… Сколько дней, недель, месяцев, проведенных в ожидании столкновения, — и всего несколько часов боя и настоящего риска!

Армия — медлительная машина, вызывающая впечатление, что каждое ее колесико долго крутится само по себе, прежде чем зацепит остальные.

Я был студентом-отсрочником, прошел курс военной подготовки и ожидал скорого призыва в армию. А он все запаздывал. Я наводил справки, опасаясь, что моя повестка затерялась на почте. Мне ответили, что остается только… ждать.

Я воспользовался днями своего нетерпения, чтобы привести в порядок бумаги и рукописи — простые архивы отрочества. «Мегарею», разумеется, предстояло остаться недовершенным. Моя прекрасная иллюзия пробудить однажды души рассеивалась.

Мобилизация начинала опустошать рабочие места. Женевьеву Гper только что зачислили в директорский отдел национального радиовещания. Она там сделает долгую карьеру.

Ее лучшая подруга и наперсница Николь Пропер, дочка крупных еврейских банкиров родом из Австрии, оставила нам в пользование, чтобы было где встречаться, свою квартирку на улице Лористон, которая служила Николь для собственных любовных свиданий с Гонтраном Барри-Делоншаном, элегантным клубменом намного старше ее, пока она не вышла за него замуж.

Бездействие, даже если бы оно продлилось всего несколько дней, меня тяготило. Общий тон прессы мне не нравился. Воинственные нотки некоторых передовиц звучали фальшиво. Казалось, что это копии текстов 1914 года. Некоторые, впрочем, даже подписаны были теми же людьми, которые снова взялись за перо. Но за всем этим чувствовалась покорность судьбе и некая подавленность.

Продвижение немецких войск в Польше было молниеносным; но с нашей стороны не последовало никакого движения.

«Эта война не осмеливается назвать себя по имени», — говорил я Женевьеве. Видя, как растет мое нетерпение и возмущение, она посоветовала написать статью. Я написал ее 5 сентября, за один час, назвал «Вера в человека» и отнес Кесселю, чтобы тот передал ее Пьеру Лазареффу.

Шестого дважды выли сирены, хотя никакие вражеские самолеты к столице не приближались. Что это было — проверка средств оповещения или же подчинения парижан указу о пассивной обороне?

Седьмого я обнаружил Жефа в редакции «Пари суар». Там меня поздравили со статьей, которая должна была появиться на следующий день, в субботу, но в номере с воскресной датой. С какой любезностью тогда устраивали праздник дебютанту!

На следующий день я взял газету в руки, но своей статьи не обнаружил. Просмотрел все страницы и вернулся к первой. Он была там, правда под другим заголовком. «Вера в человека» стала «Мне двадцать, и я ухожу».

Пьер Лазарефф дал мне первый урок журналистики.

Статья получила некоторую известность. В тот же вечер ее полностью передали по Национальному радио. Была сделана и немецкая версия для пропагандистских передач, предназначенных для той стороны Рейна. Корреспондент большой британской газеты просил меня о разрешении перевести ее для своих читателей. Посыпались одобрительные телефонные звонки. Фернан Грег, всегда снисходительный, говорил: «Это лучшая статья о войне». Отрывки из нее перепечатали многие газеты, включая «Гренгуар» Анри Беро. Все это было для меня внове.

Чем же эти сто коротких строчек вызвали такой интерес? Перечитывая их сегодня, я не нахожу ничего особенного. Незаурядным там было, возможно, лишь то, что на эту тему еще не говорили, и это совпало с моментом коллективного осознания.

Десять лет спустя Арагон вспомнит, что именно так и сказал мне при нашем знакомстве.